Девять - Анджей Стасюк Страница 17

Они сидели во дворе и смотрели, как парни сбиваются в кучки и говорят о том типе, которого нашли утром повешенным на качелях. У него обнаружили двенадцать ножевых ран. Обсуждали, когда он их схлопотал – до или после. Те, кто были с ним хорошо знакомы, знали, что это предупреждение, и больше помалкивали.

Сейчас она спала на животе и ее тело светилось голубоватым лунным свечением. И трудно было себе представить что-то большее, чем эта ночь, и что-то столь же малое, как она, Беата, в этой городской ночи, поднимавшейся ввысь и растекавшейся во все стороны, чтобы слиться с темнотой вселенной. Холодный огонь пылал внутри вокзала. Тип в светлом костюме вышел из него целым и невредимым и попытался взять такси, но водитель заблокировал дверцу у него перед носом. Другой сделал то же самое, и еще один. Тут набежали какие-то, потянули его в сторону, вниз, на ту темную бетонную площадку, где днем выгружают посылки из почтовых вагонов. Ветер нес со стороны порта вонь тухлой воды и нервный запах из центра города. Из-под огней на Зеленецкой выезжала груженая под завязку «лада» с прицепом. Русские. Ехали на восток. За стеной ворочалась мать.

Павел лежал на полу, а Яцек на кровати. Тихо переговаривались, пытаясь вспомнить прежние времена, но все события и вещи, которые приходили им в голову, не имели ни звука, ни запаха, ни объема, как за толстым стеклом. Павел прислушивался к лязгу первых трамваев. Они начинают ходить около четырех. Он представил себе, как они выезжают из депо Мокотова, из депо около завода, [31]разгоняются, замедляют ход, а потом движутся словно во сне на месте, и поэтому день никогда не начнется.

В это время Зося пробовала говорить с котом, но кот этими разговорами уже был сыт по горло. Он соскочил с ее коленей и с напряженно вытянутым хвостом направился на кухню, чтобы усесться там перед дверцей холодильника. Это было его любимое занятие: уставиться на белую эмалированную дверцу и облизывать то одну, то другую лапу. Не отрывая взгляда от двери. И так все время. Тогда она оставалась одна. Так, как сейчас. На столе горел ночник, а она сидела в кресле рядом. Квартира была маленькая, но в самый раз. Хотелось бы только, чтобы этаж был другой, пониже. До шестого этажа не дотягивались ветки деревьев. Когда-то она мечтала о том, чтобы, просыпаясь, смотреть, как просеянный сквозь листья деревьев солнечный свет падает на пол. Или, например, дождь: ветер треплет ветки, они бьются в окно и оставляют на стекле мокрые следы. С другой стороны, шестой этаж тоже неплохо. Жизнь течет гораздо ниже. Особенно весной и летом, когда на лавках допоздна сидят подростки с огромными магнитофонами. Зелень поглощает шум – ругательства и похабщина звучат приглушенно. В это время можно было даже открыть окно и смотреть на многоэтажки на улице Нотный стан. По вечерам вид из окна завораживал. Зося представляла себе эти далекие квартиры маленькими, точно игрушечные домики, а садящиеся к столу люди казались похожими на теплых, живых куколок в искусно сшитых одежках. Она воображала, как они ходят друг к другу в гости, приглашают на кофе в маленьких чашечках или на чай в стаканчиках размером с ноготок, а книжки, что стоят у них дома, напечатаны шрифтом мелким-мелким, как укол булавки.

Но сейчас шторы у нее были задернуты. Постель смята. Она пыталась заснуть, но, погасив свет, вынуждена была сразу его зажечь. В темноте все становится явственнее. Она брала кота на колени и пыталась с ним разговаривать, но коты людские разговоры оставляют без внимания. Коты ведут себя так, как если бы они зашли сюда на минутку и им вообще-то уже пора.

Выйдя из метро в Стоклосах, [32]она пробовала позвонить. Номер Павла не отвечал. Небо над Стегнами и Виляновым [33]было такого же цвета, как телефон-автомат, и холодное, как телефонная трубка. Рядом висел красный почтовый ящик. На нем стояли пустые бутылки от пива «Королевское». Дул ветер, откуда-то из глубины города летели электронные гудки. Зося даже не знала, из какого района. Номер начинался на двенадцать, значит, наверное, Прага, она положила трубку, автомат вежливо и равнодушно вернул карту. Она пошла домой, за продуктами заходить не стала. В данный момент она заставляла себя читать, но не могла понять ни одного слова: они выходили из книги и все устремлялись в прошлое – описывать то, что случилось пару часов назад. У нее было еще радио, но и звуки вели себя так же. Зося сделала себе мюсли и чай. И то и другое осталось нетронутым. Она принялась расхаживать по комнате. Прошло несколько минут, прежде чем она осознала, что бегает между прихожей и кухней. Налила воды в ванну, но боялась раздеться. В ванной было зеркало, его присутствие казалось невыносимым. Она подумала о подруге с Виолиновой улицы, о сестре в Гданьске, о знакомых в Рембертове, [34]об их домике с садиком, где она летом пила жасминовый чай под белым зонтом, но все возвращалось к той минуте, когда эти вошли к ней в магазин и первый, широко осклабившись, оперся руками о прилавок. Это был здоровый амбал. Загородил собой чуть не все помещение, и она почти не разглядела того, другого, что стоял спиной и выглядывал на улицу.

– Найдется у тебя что-нибудь для нас, детка? – сказал амбал. – Что-нибудь экстра, понимаешь?

Она спросила, что он хочет, что именно, какую модель.

– Ну что-нибудь моего размера. – Он засмеялся отвалился от прилавка и сделал пируэт, задрав полы пиджака. – Что-нибудь этакое!

Она разложила перед ним несколько штук самых больших размеров.

Он брал их по очереди, поднимал, распялив, вверх и заглядывал внутрь:

– Понимаешь, вентиляция должна быть, вентиляция – это первое дело, потому что если ее нет, то – ха-ха – сама знаешь не хуже меня.

Он клал их обратно на прилавок, смотрел на полки, на правой руке у него была золотая печатка, а в глазах что-то застывшее.

– Нет, это не подойдет, киска, это не то, придумай что-нибудь еще, что-нибудь такое конкретное, может, из вон тех. – И показал пальцем на стопку дамских трусиков в целлофановых упаковках. – Да, эти, эти, давай, давай.

Она подошла к полке и взяла несколько штук. Он перебрал плоские пакетики, как копаются в неинтересных журналах. Разорвал один пакет, другой, тогда она сказала тихо:

– Послушайте… – но не закончила, потому что он посмотрел на нее с этой своей неподвижной улыбкой:

– Показывать так показывать, киска.

Он смахнул с прилавка несколько пар, расчищая место. Она взяла те, распакованные, и разложила их рядком, медленно и тщательно. Три пары белых с кружевом. Он выбрал средние. Ткнул в них. Переводя взгляд с трусов на нее и обратно, стал гладить материал пальцем. Второй все так же неподвижно стоял у двери, выглядывая на улицу. Она хотела крикнуть, но подумала, что ее крик отразится от этой туши и захлебнется раньше, чем вырвется у нее из горла. Зося заставила себя посмотреть на него. Но взгляд остановился на стриженных бобриком светлых волосах и розовом лбу, и она опустила глаза. Эта улыбочка была невыносима. Она смотрела на руку, которой он возил теперь под кружевом, и слышала его дыхание. Ладонь замерла, высунулась наружу и грубо смяла трусики в шаге. Она отпрянула назад, прижавшись спиной к полкам.