Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки Страница 17

Что-то случилось. Вот — что? Повесилась? Убила соседей? Нет, вчера же к ним заходили вечером — с соседями все в порядке. Бородулина не дошла домой. Могла утопиться — хотя бы в той же Пряжке. И все из-за него! Дурак! Какой же дурак! За модой погнался: «нестеснение»! Не надо решеток, не надо запоров — это угнетает больных! Вот вам нестеснение: нет решеток — они выбрасываются из окон, отпустил свободно из приемного — она утопилась. Какой дурак!

Не поднимаясь к себе, Виталий зашел в приемный, Ира под диктовку записывала своих принятых больных.

— А, именинник наш! Ну, ты отличился! Суицид у твоей Бородулиной!

«О господи! Все-таки погибла, значит».

— Утопилась?

— Да нет, жива она! Звонили из «Двадцать пятого Октября»: ваша, спрашивают… Бросилась под машину, под грузовик. Перелом голени.

— Всего-то?!

— Да уж, легко отделалась… Обожди, или бедра? Чего-то я путаю. Анна Семеновна, вы же разговаривали, что они?

— Перелом бедра, Ирина Владимировна, я записала в журнал телефонограмм.

— Ну, бедра. Видишь, хотела сказать тебе приятнее, да не получилось. Ну ничего, главное — жива! Передать нам они ее не могут, потому что кладут на вытяжение. А от нас теперь нужен туда пост. Ну вот. Главный еще не знает, но сейчас узнает. Так что готовься, пиши докладную.

Худшего не случилось, Виталий немного успокоился — и главным его чувством стал стыд. Стыдно было перед Ирой и особенно перед пожилой величественной Анной Семеновной. Стыдно было идти в отделение — небось, все уже знают. Потом будут говорить на больничной конференции перед всеми врачами. Стыд — он гораздо хуже неизбежного выговора. Надо же было быть таким чувствительным идиотом! Провела как первокурсника! Блокадница, вид благородный…

Виталий обреченно пошел к себе в отделение. Из ординаторской расходились сестры — кончилась пятиминутка. Все здоровались с Виталием, а ему казалось, смотрят кто насмешливо, кто пренебрежительно.

Капитолина встретила его вся озабоченная:

— Виталий Сергеевич, мне уже звонили с третьего, что, мол, эта исчезнувшая больная — забыла, как ее — числится за ними, а они ее в глаза не видели, из приемного она к ним не поступала, а потому, мол, давать от себя к ней пост не согласны. Говорят, ваш доктор ее отпустил, так пусть от вас и пост к ней ходит. А я говорю, больная по району ваша — значит, и должна числиться за вами, и быть там, в «Двадцать пятом Октября», с вашим постом. Ведь правда? Правда! Они говорят, мол, будут жаловаться главному, что у них и так персонала не хватает, чтобы еще на посты отряжать. Как будто у нас персонал лишний! Нет, я буду стоять твердо: раз теперь кладем по районам — значит, все по районам! А кто в приемном дежурил, значения не имеет! Ведь правда? Правда!

Виталию в голову не приходило, что происшествие имеет и такой аспект. Деловой тон Капитолины подействовал благотворно, даже стыд уменьшился.

— Вы, Виталий Сергеевич, сразу объяснительную пишите, чтобы была готова, как главный позовет, а потом я вас отпущу, сходите туда, в «Двадцать пятого Октября», сделайте назначения. Может быть, на этом помиримся с третьим: что вы будете ходить, а пост от них. А то говорят: оформляйте перевод к себе на девятое! А зачем нам такая больная — и не по району, и ослабленная она будет после вытяжения. Ведь правда? Правда! Нет, я буду стоять стеной! А в приемном когда дежурите, и думать не нужно, вот в чем все дело: привезли больного, оформить — и все. Я когда-то в молодости тоже такую глупость сделала: поверила больному, отпустила, еще возмутилась, помню: мол, как оклеветали здравого человека! А он пошел и поджег сарай с сеном — на сколько-то тысяч! Тогдашний главный меня защитил, Георгий Владимирович, наш профессор, он был тогда главным, вы, небось, и не знали: объяснил, где надо, сложности нашей профессии, а то ведь могли и на вредительство повернуть, очень даже просто: сарай-то с сеном колхозный! Страху натерпелась — и зареклась на всю жизнь. А вы легко отделались: подумаешь, перелом! Вы в истории-то все правильно записали? Что суицидных тенденций нет?

— Я-то записал, что нет, а в направлении они есть..

— Это плохо. Ну хоть вы написали — видно, что обратили внимание: халатность — одно дело, а недооценка состояния — совсем другое.

Появилась Люда, как всегда опаздывающая и запыхавшаяся.

— Привет! Ну, чего? Я уже Ирку внизу встретила. Ну, господи, с кем не бывает! Будешь теперь туда, в травму, в рабочее время ходить — приятно прогуляться по хорошей погоде. Вот только как бы знамя наше не того, а, Капитолина Харитоновна?

— А причем здесь знамя? Не у нас же в отделении че-пэ!

— Виталий-то наш, мы от него не отречемся. А Элеонора спит и видит, как бы это знамя себе. Особенно теперь, когда ее прочат в начмеды.

Вот еще один аспект происшествия, о котором Виталий даже не мог помыслить.

И тут легка на помине — появилась Элеонора. Возникло некоторое замешательство: всем показалось, что та слышала разговор, хотя это было абсолютно исключено: не могла же Элеонора стоять в кабинетике Анжеллы Степановны и подслушивать!

— Можно к вам?

— Заходите, Элеонора Яковлевна! Давно у нас не были! Сейчас скажу, чтобы принесли чаю!

Капитолина вся сияла. Рядом со стройной Элеонорой она казалась совершенно круглой, хотя вне этого контраста смотрелась просто полноватой женщиной.

— Нет-нет, какой чай! Я на минутку. И по делу. У нас уходит на пенсию Нина Павловна, сестричка, она тридцать шесть лет проработала в больнице, так что многие ее знают, и, я надеюсь, внесут что-нибудь ей на подарок.

— Слышите, Анжелла Степановна? Скажите персоналу, пусть собирают на Нину Павловну!

— Добровольно, только добровольно. И врачи тоже могут, почему только персонал?

Виталий ждал, не заговорит ли Элеонора про вчерашнее ЧП, вернее, про его вчерашнюю глупость?

Он помнил рассказ Иры Дрягиной о том, как Элеонора отпустила больного встречать Новый год с семьей, и потому ждал от нее понимания и сочувствия. Но Элеонора ничего об этом не сказала.

— Так я пошла, не буду вам мешать. Так вы потом пришлете, Анжелла Степановна?

Элеонора вышла. Капитолина за ней.

— Мода пошла: всем на подарки собирать, — сказала Люда. — Когда врачам собирают, сестры не участвуют, а этой Нине Павловне, — пожалуйста, и врачи вносите! Я лично не буду. С какой стати?! Я ее не знаю. А Элеонора могла бы свою старшую послать — нет, сама ходит: популярность зарабатывает среди персонала! Дескать, какая демократка! А Капитолина уже побежала вслед будущему начальству подольститься.

Под аккомпанемент всех этих разговоров Виталий писал объяснительную: «больная производила впечатление адекватной, речь логически правильная, эмоционально лабильна, но суицидных тенденций не выявлялось…» Что еще напишешь? Надо покаянное заключение: «недооценил… не учел… впредь учту…». Не хотелось, очень не хотелось. Но надо.