Тощие ножки и не только - Том Роббинс Страница 17

– Такое?

– Ну, ты понимаешь. Кое-какие странные вещи.

– Нас везде и повсюду окружают вещи, Майк. Куда, черт возьми, ни глянь, повсюду будут вещи. Ты вспомни рубашку этого придурка, которому я надрал задницу. Что же такого увидела твоя сестра – инопланетян, что ли?

– Самые вроде бы обычные вещи, такие привычные маленькие вещицы. Ты просто ни хрена не улавливаешь сути. Было утро, и она уже выдула четыре пива, и когда ехала в машине, ей показалось, что она видела, как вещи разгуливают по дороге. Вот и все.

Верзила недоверчиво покачал огромной своей головищей, поводя ею из стороны в сторону. Он молчал так долго, что можно было подумать, что для восстановления речи ему и впрямь пригодилась бы помощь Энн Салливан. Наконец он подергал себя за бакенбарды и спросил:

– Так что это за вещи такие шли по дороге?

– Да ладно, забудь об этом, – сказал Майк, после чего позвал барменшу, которая вела джихад с мушиными пятнышками на бокалах, заказал еще «Коорса» и выдвинул следующее предложение: – Пусть Дядя Сэм отберет у арабов нефтяные залежи и разберется с ними, арабами, чтоб по гроб жизни помнили.

– Ты только не подумай, что евреи мне милее, чем арабы, – по мне, и те, и другие грязнее, чем сиськи на свиноматке. Но мы обязаны покончить с терроризмом и забрать себе эту чертову нефть.

Майку меньше всего на свете хотелось обсуждать проблемы внешней политики, но разве мог он рассказать кому-нибудь о том, что этим утром его сестре примерещилось, как по деревенской дороге шествовала морская раковина? А также вилка или ложка. И красного цвета палка, и фиолетовый носок. Носок, Господи, обычный носок! И нечто, похожее на консервную банку.

* * *

На свете существуют такие ландшафты, где порой кажется, будто над головой у нас простирается не небо, а самый настоящий космос. Мы ощущаем и видим нечто куда более огромное и глубокое, чем небо, хотя в таких удивительных местах само небо неизменно бывает бездонным. Между головным мозгом и звездами есть такое место, где кончается небо и начинается космос. Стоит нам оказаться в какой-нибудь особенной прерии или на особенной горной вершине в определенное время (эффект может испортить даже самое маленькое и пушистое облачко), как наше отношение с небом истончается и постепенно сходит на нет, тогда как связь с космосом становится прочной и твердой, как кость.

Возле такого возвышенного шва на карте страны, где кусочки лоскутного одеяла – Айдахо, Юта и Вайоминг – сшиты вместе, Жестянка Бобов отдыхала в сумерках, глядя в небо и чувствуя на себе взгляд бездонного свода, который был уже скорее не небом, а космосом.

Это был конец первого дня их путешествия и начало их первого ночного перехода. После событий сегодняшнего утра – сначала подвыпившая женщина едва не перевернулась на своем пикапе, завидев их, бредущих по дороге; затем, вскоре после того, как они свернули с шоссе на проселочную дорогу, их из ружей обстреляли охотники (они, что ли, за зайцев их приняли?), – Раскрашенный Посох и Раковина решили последовать первому совету Жестянки Бобов путешествовать ночью. Посох наивно полагал, что их веселая компания сможет безнаказанно пересечь Америку в дневное время. Добро пожаловать в современный мир, Раскрашенный Посох!

Прячась днем от посторонних взглядов на берегу крохотной речушки, они приготовились ночью снова отправиться в путь. Жестянка Бобов стоял(а) у края оврага, заглядывая сквозь темнеющее небо прямо во владения тишины и божественной благодати. Поскольку сама жестянка была не вполне уверена, какого она пола, будем именовать ее он(а). Итак, исполненный(ая) безмятежного, хотя и с привкусом жести, трепета, он(а) сосредоточился(лась) на том пространственном перекрестке, где пересекаются Близость и Бесконечность, и пытался (лась) с философской точки зрения рассмотреть ту странную ситуацию, в которой оказался (лась).

* * *

Раковина выскользнула из ниши первой. Она вывалилась оттуда таким образом, что приземлилась на свой острый шип, избежав падения набок, при котором легко могла расколоться или треснуть. Какую-то долю секунды она находилось в довольно неустойчивом положении, балансируя на шипе, вонзившемся в пол пещеры. После чего медленно опустилась на нижние края своих завитков. Теперь она, словно какая-нибудь одалиска, вальяжно лежала на боку с завитушками, представив окружающим возможность беспрепятственно и, возможно, даже нескромно разглядывать желтовато-коричневую внешнюю губу, внутреннюю губу кремового оттенка и свою божественно розовую щель.

Жестянке Бобов и Грязному Носку, которые ожидали увидеть нечто скользкое и чешуйчатое, розовое сияние раковины показалось воистину божественным. У Жестянки Бобов возникло ощущение, что ничего прекрасней Раковины он(а) не видел(а) за всю свою жизнь. Грязный Носок присвистнул так, как это обычно делают строительные рабочие, и позвал: «Эй, вы, эй вы, красотка!»

Что касается Ложечки, то она испытала укол ревности и едва не позеленела, как это не раз бывало с ней, когда ей случалось провести целую ночь в майонезе.

Раковина – это голос Будды, место рождения Афродиты, труба, чей глас отпугивает демонов и помогает сбившимся с пути мореходам вернуться к родным берегам. Окрашенная луной, сформированная чистейшей геометрией, раковина – это первозданная красота, священная субмарина, которая несет на своем борту плодородие, торопящееся на свидание с поэзией.

Сформированная чистейшей геометрией? Нет, раковина сама – первозданная геометрия. Ее совершенная логарифмическая спираль закручивается слева направо вокруг оси фундаментальной истины. Домик, проистекающий, подобно поту из пор, из пор мечтаний его обитателя, раковина – превосходный пример архитектуры воображения, логики желания. Отвердевшее чрево, самодвижущееся гнездо – раковина способна пережить своего жильца, своего строителя. Способна продолжать жизнь одна, без него, напоминая забывчивым мира сего об их влажной сексуальности.

Язычок русалки. Язва молочницы. Пудреница куртизанки. Мускус балерины. Дивный свет из божественно-розового гладкого отверстия Раковины заполнил пещеру. Это был розовый оттенок леденцов, розоватый цвет тропиков. Но прежде всего это розовый оттенок женственности. Излучаемый Раковиной свет имел оттенок выдуваемого вагиной пузыря жевательной резинки.

Пока три брошенных людьми предмета восхищались красавицей Раковиной, удивляясь, как она могла оказаться здесь, в темной безводной пещере, вдали от моря, Раскрашенный Посох вылетел из своего укрытия и здорово напугал присутствующих. Раковина приземлилась элегантно, как парашютист. А вот Раскрашенный Посох спрыгнул с дерзким бесстрашием – столь дерзким, что приземлился прямо на Раковину.

Посох не причинил ей никакого вреда, удар пришелся ей по спине, а та была столь же шершавой, сколь гладкой была ее передняя часть. Раковина – это вам не хрупкий моллюск-литорина. Она весила добрых пять фунтов и имела в длину от верхушки до завитка губы одиннадцать с половиной дюймов. Ее острие венчал шип, напоминавший кончик булавы, а завитки у нее на боку были толстыми и крепкими. Казалось, будто спереди, вокруг светло-розового зева отверстия, Раковина совсем голая, однако со всех сторон была защищена желтовато-коричневыми доспехами, увидев которые любой средневековый рыцарь затрясся бы от зависти.