Кукурузный мёд (сборник) - Владимир Лорченков Страница 17

– Весь мир произошел от молдаван, – сказала бабушка Стелуца.

– А ты, говно? – сказала бабушка Стелуца.

И с грохотом поставила на стол чугунок с мамалыгой.

Петря с грустью оглянулся. Бежать было некуда, так что он сел к столу и стал кушать мамалыгу, перекатывая самые горячие куски во рту бережно, словно минетчица-проститутка – хозяйство клиента. С виду и дом Петри, где неистовала бабушка Стелуца, и сама деревня, где был дом, представляли собой идиллию а-ля натюрель. Но Петря знал, что это обманчивое впечатление…

Молдавская деревня давно уже ничего не выращивала и не производила.

Ароматная рассыпчатая крупа была куплена в итальянском супермаркете под Кишиневом. Сделана – в Румынии. Чугунок привезли со стройки в России односельчане. Сок и сахар в сельпо были украинские, хлеб – турецкий, мясо – румынское, водка, мыло и спички – русские, виноград – чилийский, помидоры и огурцы с зеленью – греческие, сыр – болгарские, телевизор в доме – корейский, ковер – словацкий..

Молдаване производили только рабов и проституток.

На что ему сейчас ненавязчиво намекала бабушка Стелуца, которая в проститутки не подходила по возрасту, а в рабы – по физическим показателям, с грустью подумал Петря. Сам Петря не подходил для проституции по половым показателям, а в рабы не хотел идти из принципа.

Петря глотнул особенно большой кусок мамалыги и грустно поглядел на бабку Стелуцу.

Та ответила безжалостным взглядом молдаванки, постаревшей в ожидании визы в ЕС…

* * *

Петря Есинеску был молодым прогрессивным молдавским драматургом.

Как и все молодые драматурги Молдавии, он не желал работать, и жил в селе за счет сестры, честно торговавшей собой в Стамбуле. Еще Петря писал пьесы, которые не ставили в театрах Кишинева.

Пьесы Петри, как и любого другого молдавского драматурга, делились на две категории, и злоязыкий Лоринков утверждал, что это от общей убогости современной молдавской мысли, да и вообще тупости и бездарности земляков.

Петря не был склонен разделять эту точку зрения.

– Просто ничего больше в голову не приходит! – говорил он виновато.

Итак, два вида пьес…

Первый – про Ленина. В них статуя Ленина оживала, толкала речь с броневика, пугала крестьян молдавского села возвратом коммунизма, а потом таяла в тумане. После этого крестьяне плакали, пили вино, бросали шапки в воздух, целовались в задницы, и бежали к границе с Румынией, чтобы поскорее пересечь ее и спрятаться даже от памятника Ленину……

и вся драматургическая общественность Кишинева очень обиделась, когда Лоринков приписал к такой пьесе концовку, в которой румынские пограничники отбирают у крестьян бранзулетки…

Вторая – про Европу. В них крестьяне молдавского села ужасно хотят в Европу, а их туда не пускают, но не потому, что крестьяне дурно пахнут, а потому, что в них сильны еще пережитки коммунизма. Тогда крестьяне собираются в селе, сгибают железный памятник Ленину и берут его по очереди в задницу, снимают это на мобилу, и выкладывают в ролик на ютуб. После этого ролик показывает в своей программе по сельскому ТВ сама Кототрахова, и уже ее затем цитируют в Румынии. Всё село получает визы. Железный Ленин, – прихрамывая, и потирая и почесывая ягодицы, – растворяется в тумане…

…и вся драматургическая общественность Кишинева очень обиделась, когда Лоринков приписал к этой пьесе концовку, где крестьяне не проходят румынский карантин, так как железный Ильич заразил их трипером…

Петря подумал о Лоринкове и вздохнул. Хорошо бы и мне, – подумал он про себя с легким акцентом, – покорить русский рынок. Какой-нибудь пьесой, подумал он. Придется придумать что-то, кроме Ленина, подумал он. А то, говорят, русским на Ленина по херу, подумал он. По крайней мере, русский Лоринков так говорит и гадко смеется. А бабушка Стелуца все пилила, да пилила…

– Неужели ты не понимаешь, что мы, молдаване… – сказала она.

–… просто-напросто новые викинги, – говорила она.

– Разбегаемся по всему миру, чтобы награбить добра, и свозим его домой, – сказала она.

– Мы – норманны!

– Сама вы бабушка, марамойка! – сказал Петря.

– Норманны, кретин! – сказала бабушка, преподававшая историю еще в те времена, когда молдаване на закрыли свои средние школы.

– Норманны значило «люди моря», – сказала она.

– Древнее румынское племя, они жили как ветер, – сказала бабушка.

– Сегодня здесь, завтра там, – сказала она.

– Мы должны быть как они, как наши предки, – сказала она.

– Норманнские предки, люди моря, – сказала она.

– Они плясали у костров, имели полигамию и друг друга в в…, – сказала она мечтательно.

– Бабушка! – сказал Петря.

Бабка, хихикая, вынула из печи горшочек с чипсами, и подала на стол, с пылу, с жару.

Петря, давясь и обжигаясь, кушал…

* * *

В Москве Петря, выйдя из поезда, и щурясь, расплатился на вокзале с проводниками, носильщиками, милиционерами и рэкетирами. Вдохнул воздух поглубже, закашлялся от бензола, улыбнулся солнцу, отчаянно прорывавшемуся сквозь смог, и пошел по Москве, словно юный Никита Михалков в одноименном фильме «Юный Никита Михалков в фильме про Москву».

Петря даже улыбался так же гадко……

по схеме, нарисованной добродушным, в общем, Лоринковым, Петря добрел куда надо. У театра Маяковского Петря, дождавшись огромного золотого кадиллака, бросился под открытую дверь, и как раз успел. Толстячок с добродушным лицом кота Матроскина наступил аккурат не в лужу, а на спину Петри.

– Однако-с, – ласково сказал старичок и потрепал Петрю по щеке.

– Что за буй? – сказал он мягко.

– Батюшка. Табаков. Олег. Никодимыч! – волнуясь, проговорил Петря.

– Драматург я, из Кишинева, пьесу написал, изволь видеть, – сказал он.

– Ну-ну, – сказал Табаков задумчиво.

Мужчина замолчали. Наконец, Табаков сошел с Петри на асфальт, и небрежно взял листы рукописи.

– Пьеса про Ле-ни-на, – сказал Табаков.

– Ну, миленький, ну это же никуда не годится, – сказал Табаков.

– По хрену тут всем на Ленина, – сказал он.

– Помилуйте-с, – сказал он.

– Батюшка, – сказал Петря.

– Изволь хоть глянуть! – сказал он.

– Ну хорошо, – промурлыкал толстячок.

Подождал, пока Петря встанет на корточки, сел на спину. Стал читать. Петря ждал, затаив дыхание. Во-первых, «Матроскин» был очень крупным мужчиной, и Петря боялся его уронить. Во-вторых, вся жизнь Петри была поставлена на карту. Сценарий для него написал Лоринков за сто килограммов румынской крупы и полторы тонны вина. Лоринков был выбран в авторы за знание местного рынка.