Неподвластная времени - Анхела Бесерра Страница 17

Мазарин взвесила медальон на ладони. Говорить правду было никак нельзя. Ведь Святая была ее семьей, ее единственным родным человеком.

— Он мне достался... — она замялась, — от бабушки. Ну да, от бабушки.

— А кем была твоя бабушка?

— Я ее не знала; медальон перешел ко мне по наследству.

— По наследству... — повторил старик. — Откуда была твоя бабушка?

— Я не знаю, Аркадиус.

— Твои родители должны знать. Почему бы не спросить у них?

— Их вечно нет дома, они много путешествуют.

— Мазарин, ты что-то от меня скрываешь. Дочка, я давно догадался, что ты сирота. В этом нет ничего плохого, тебе просто... не повезло. Многие из нас одиноки, но это не делает нас изгоями. Так я угадал? Ты сирота?

— Нет, я не сирота. И пожалуйста, давайте больше не будем говорить об этом.

— У тебя плохие отношения с родственниками?

— У меня с ними... — уж врать так врать, — вообще нет никаких отношений.

— Как у большинства молодых. Тебе кажется, они тебя не понимают?

Девушка кивнула. Лгать человеку, который сделал для нее столько хорошего, было мучительно, но что еще оставалось делать?

— Я спрашиваю тебя об этом, — продолжал антиквар, — только для того, чтобы раскрыть тайну медальона.

— Аркадиус, вы говорили, что это реликвия какой- то секты. Что это за секта?

— Секта средневековых еретиков.

— В каком смысле еретиков?

— Они не принимали постулатов католической церкви, и та объявила их отступниками. Эти люди называли себя орденом Арс Амантис, хотя основы их доктрины были заложены еще в десятом веке, богомилами.

— Богомилами? А кто это? — перебила Мазарин.

— Религиозное движение, возникшее в Болгарии. Церковь считала богомилов еретиками, поскольку они не признавали Святой Троицы, Божественного происхождения Христа и существования Его земного воплощения. Спасаясь от преследований, они бежали в Западную Европу и осели во Франции, где могли до поры до времени свободно проповедовать свое дуалистическое учение.

На слове "дуалистическое" Мазарин вздрогнула, вспомнив Кадиса с его философией.

— Мазарин... Ты меня слушаешь?

— Да, простите. Все это для меня очень ново. Вы говорили о дуализме.

— Именно. Богомилы верили, что в Сотворении мира участвовали две силы: одна создала добро, а другая зло. Эта секта бросила вызов официальной религии и заняла бы ее место, если бы ее саму не извели под корень.

Последователи богомилов, жившие на юге Франции, называли себя катарами. Они считали, что римская церковь погрязла в разврате и стяжательстве, и потому создали собственную церковь со своими святынями, ритуалами, иерархами, монахами и монахинями. Катары пытались прямо следовать заветам Христа: добровольной бедности, воздержанию, братской любви и аскетизму. Одни считали, что в мире, созданном дьяволом, нет спасения души, другие искали этого спасения несмотря ни на что.

— А при чем тут Арс Амантис?

— Я бы назвал их отступниками среди катаров. Это были молодые поэты и художники, принимавшие почти все догмы своей религии, за исключением одной: они не желали признавать плоть проклятием человеческого рода. Члены Арс Амантис считали, что в телесном влечении нет ничего плохого, подавлять желания нет нужды, а достичь святости запретами невозможно. К собственному телу нужно относиться как к храму, вместилищу жизненной силы и божественной благодати.

— Значит, они проповедовали свободную любовь?

— Не в сегодняшнем понимании. Последователи Арс Амантис полагали, что наслаждение плоти должно вести к просветлению духа, и обожествляли женское начало. Их жизнь была строго регламентирована. Каждый адепт учения выбирал себе женщину, так называемую "духовную жену", и поклонялся ей до конца своих дней. Физическая близость с объектом поклонения, разумеется, исключалась, хотя допускались и ласки, и восхищение обнаженным телом. Именно такому добровольному воздержанию мы обязаны дивным расцветом искусств в ту эпоху.

— Получается, что художник выбирал себе музу. Так, Аркадиус?

— Что-то в этом роде. Благодаря сублимации плотского желания в творчестве женщины превратились в объект поклонения. Особенно девственницы. Считалось, что они обладают неисчерпаемой жизненной силой.

Мазарин не уставала поражаться. Богомилы, еретики, катары, девственницы... Девушка никогда не была сильна в истории и имела весьма смутное представление о событиях, которые описывал антиквар.

— Похоже, я тебя совсем запутал. Скажем так: Арс Амантис... — старик на мгновение задумался, — были своего рода хиппи-созерцателями. Не слишком точное определение, но за неимением лучшего сойдет. Мне еще о многом предстоит тебе рассказать. Например, об их чудесном искусстве. У меня есть старинная книга, посвященная обычаям и образу жизни членов ордена, но многие вещи тебе придется домысливать самой. В кострах мало что уцелело. Приходится опираться на легенды и домыслы. Впрочем, ты сама все увидишь и постепенно поймешь. Тебе предстоит путешествие во времени. — Антиквар поднялся на ноги. — Ну а сейчас пора собираться. Я провожу тебя домой.

— Но мы потом еще поговорим?

— Когда совсем поправишься, я приглашу тебя в кафе и тогда...

Девушка нетерпеливо закивала; теперь она точно знала, что обрела нового друга.

— Ой... А как же Мадемуазель? Все-таки я отвратительная хозяйка, почти неделю о ней не вспоминала. Бедная моя кошечка.

— Как же она бедная! По крайней мере, на шторах в моей лавке она качается с весьма довольным видом.

В палату вошел врач в сопровождении медсестры. Вручив Аркадиусу последние рекомендации по уходу за больной, он обратился к Мазарин:

— Если вы хотите поскорее поправиться, я бы советовал вам соблюдать постельный режим не менее двух недель. И вот еще что: должен предупредить вас, хотя мне странно, что этого до сих пор никто не сделал, — тут врач покосился на старика, — что ходить босиком в такую погоду сущее безумие. Поступайте как знаете, но в противном случае я не ручаюсь за ваше здоровье. Весьма нелепая мода, на мой взгляд.

Врач откланялся, а медсестра задержалась, чтобы объяснить порядок выписки из клиники. Когда антиквар и Мазарин вновь остались наедине, старик достал из сумки спортивные туфли и вручил их своей подопечной.

— Это ботинки моей внучки. Ты ведь не откажешься их взять?

Мазарин примерила туфли. Они оказались немного велики, но, поразмыслив, девушка все же согласилась обуться. Ее ноги отвыкли от любой обуви, кроме башмачков, нарисованных Кадисом.

Девушка подумала о своем учителе. Она так сильно по нему скучала и так сильно злилась на него за тот вечер, что никак не могла разобраться, что сильнее: гнев или тоска.