Разрыв - Саймон Лелич Страница 17

Господи, как странно. Как я его только что назвала? Хотя, он же и не учитель больше, верно? И даже не Бороденка. Как странно. Странно даже думать об этом. Ну, то есть, обо всем, что случилось. Как будто кино смотришь, и знаешь, что это кино, но уже наполовину спишь и вдруг все запутывается, и ты не понимаешь, в фильме это так, или у тебя в голове, или еще где. Такое вот ощущение. Правда, я-то знаю, что это и не в кино было, и не в голове у меня, а на самом деле.

Донован взялся за Бороденку с самого первого дня. Я его все-таки Бороденкой буду называть. Ничего?

В общем, первый в терме урок истории, сдвоенный, и мы знаем, что мисс Эванс ушла, и учитель у нас будет новый. И, значит, Бороденка входит в класс, и все затыкаются, потому что с первого раза ничего же не поймешь, ведь так? Никто же не знает, на что он похож, этот новый препод. Ну вот, Бороденка в класс входит, все затыкаются, а он улыбается и говорит, здравствуйте, я мистер Зайковски. И Донован начинает смеяться. Был у него такой смех — он вроде как и смеется, и не смеется. Он вот так сжимал губы и, типа, шипел и пукал одновременно. Вот так, послушайте. Ну, не совсем так. У меня не очень хорошо получается. А у Донована получалось, и когда он так делал, все знали — сейчас он что-нибудь смешное скажет. Смешное или неприличное. Обычно и то, и другое.

Я сейчас плохие слова говорить буду, вы не удивляйтесь. Не от себя, просто передам вам, что Донован говорил. Ничего?

Шваль-как-сэр? — говорит Донован. Швальйобски? И вроде как икает посередке, так что получается «йоб». Ну, вы понимаете, что это значит. И все понимают, и начинают хихикать, а один из дружков Донована, Найджел, по-моему, тоже икает, как он, и все уже не хихикают, а гогочут просто. Бороденка пытается что-то сказать, но все уже понимают, что этому учителю, этому невзрачному дядьке с джентльменским выговором против Донована не устоять.

Зайковски, повторяет Бороденка. И поворачивается к доске, и записывает свою фамилию. У меня польские корни, говорит.

Польские, повторяет Ги, дружок Донована. Это сокращенное от Гидеон, но если назвать его Гидеоном, он потом всем будет рассказывать, что у тебя ползучий лишай. Польские, вы, значит, из тех сантехников, которые у нас рабочие места отбивают? Мой папаша говорит, что всех вас, иммигрантов, надо бы переловить и посадить в лагеря.

Вас как зовут? спрашивает Бороденка. Мне потребуется некоторое время, чтобы запомнить имена всех учеников, вот давайте с вашего и начнем.

Гораций. Мое имя Гораций.

Гораций. Бороденка заглядывает в классный журнал. А фамилия?

Гораций Моррис.

Гораций Моррис. Надо же. Что-то я здесь такого не вижу. Вы уверены, что вас зовут именно так?

Да, сэр, совершенно уверен. Гораций Моррис.

Бороденка кивает. Хорошо, говорит он. Хорошо, Гораций. Я англичанин, как и вы. Мой отец был англичанином. А дед поляком.

Тут встревает Донован. И сразу видно, что у него уже шуточка припасена.

Кем-кем был ваш дедушка, сэр?

Поляком. Он родился в Польше.

В «порше».

Не в «порше», а в Польше.

А, так вот откуда такое имя взялось. Швальйобски. Из Польши. Швальйобски.

Вы неправильно произносите мою фамилию, говорит Бороденка. Зайковски.

Швальйобски.

Зайковски.

Швальйобски.

Все это страшно смешно, потому что Донован икает каждый раз чуточку громче, как будто очень старается выговорить фамилию правильно. А Бороденка просто замолкает. Молчит и стоит у доски, кейс его лежит на столе, а сам он еще даже сесть не успел.

Швальйобски, продолжает Донован. Швальйобски. А за ним и другие начинают повторять. Знаете, типа, практикуются. И тут Донован сначала «ски» отбрасывает, а после и «шваль» и только кашляет, кашляет, й’об, йо’б, йоб, ёб. И те, кто не давится от смеха, повторяют за ним, а Бороденка просто стоит и смотрит.

Мне его даже жалко тогда стало. Но я смеялась. Я, конечно, могла бы сказать, что смеялась потому, что все смеялись, но на самом деле мне просто смешно было. Действительно смешно. Но и жалко его. Донован, он ко мне обычно не цеплялся. Большинству наших, даже его ближайшим дружкам, ну, может, кроме Ги, им всем от него доставалось, всем приходилось несладко. Ну и мне тоже, так что я знаю, каково это. Они не били девочек или еще что, просто дразнили, изводили. Меня обычно из-за моих волос. Правильно, я блондинка, и ничего тут плохого нет, так ведь они же все могли вывернуть наизнанку, все что угодно, и получалось так, что в нем нет как раз ничего хорошего. Потом, дело же не в том, что они говорили, верно? Дело просто в том, что они это говорили. А когда они начинали тебя доставать, все остальные от тебя отступались, даже лучшие подруги, и в такие дни, в такой терм, в общем, все время, пока это продолжалось… потому что для некоторых это просто не кончалось, продолжалось и продолжалось, пока, Господи, ну не знаю, наверное, пока ты ходила в школу, или пока Донован… Ну ладно. В общем, все это время тебя могли окружать люди, подруги, типа, люди, которых ты считала подругами, и солнце могло сиять, и ты могла найти в канаве миллион фунтов, и все равно чувствовала себя самой жалкой, самой несчастной, самой одинокой девочкой на свете. Вы-то в полиции служите, вас, наверное, никто никогда достать не пытался. Но уж вы мне поверьте, это больно.

В общем, я его пожалела. Теперь-то и это кажется странными. Я пожалела этого типа, а он перестрелял столько людей, людей, которые ему ничего не сделали, ну, кроме Донована, и вообще детьми были. Да и мисс Стиплс тоже была хорошая, милая. К ней тоже, я вот теперь вспомнила, пытались цепляться из-за ее фамилии, но она с этим справилась, просто отшутилась, и все.

А вот Бороденка… Он отшучиваться не стал. Да если бы и попробовал, ему, я думаю, это не помогло бы. Он вместо того, чтобы шутить, сделал одну вещь, которую вообще делать не стоило.

Но это уже потом. А пока он вроде как держится. Типа, хорошо, да, спасибо, ну хватит. Большинство ребят останавливается, нормальных ребят, но Донован с дружками, они продолжают, не так громко, не так открыто, но продолжают. Бороденка пытается заинтересовать их, говорит Ги, знаете, занятно, что вы это сказали, то, что вы сейчас сказали об иммигрантах.

А Ги икает и говорит, в иммигрантах ничего занятного нет, сэр, иммигранты это серьезная проблема, и опять икает. Настоящая чума. И икает.

Я, собственно, не об этом. Сказанное вами занятно — интересно, — в том отношении, что если мы затронем эту тему всерьез…

Нас трогать нельзя, сэр, говорит Донован. Это незаконно. И икает.

Тема, говорит Бороденка, которую мы собираемся обсудить, связана с иммигрантами и с тем, что, в сущности, все мы иммигранты, все происходим от…

Это вы меня пакисташкой называете? — спрашивает Ги, а мы все смотрим на него, типа, нельзя же так говорить, а потом поворачиваемся к Лайони, потому что она родом из Шри-Ланки, или Сомали, или еще откуда, но она, конечно, молчит, просто смотрит в парту.