Голова моего отца - Елена Бочоришвили Страница 17

«Кому нужны твои хачапури?» — возмущалась Надия и шла готовить обед. Ей никто не помогал — она одна могла накрыть стол на тридцать человек.

Среди детей у Надии были любимчики. Те, у кого хороший почерк. Надия диктовала нараспев, будто пела романс. «А-но-ним-ка. С новой строки: Довожу до вашего сведения…» Любимчиков Надия ставила ногами на молчаливый рояль, и они пели или танцевали. Фафочка тоже однажды побывала на рояле, хотя почерк у нее был как у отца — из рук вон.

На последние школьные каникулы, перед десятым классом, Фафочка отказалась ехать к Надии. Лучше кушать кашу в пионерском лагере. Олико не могла понять, почему ей не нравится в Кутаиси. Она приставала к Фафочке с утра до вечера: «Что это ты вздумала, Пы-Фафочка?» Володя не вмешивался. Он накрывал лицо носовым платком. Это была его фронтовая привычка. С платком на лице он мог заснуть в любой момент, в любой позе. Кажется, именно тогда между Олико и Фафочкой начались крикливые ссоры.

Они жили в старом тбилисском дворе — три этажа балконов по кругу, как в театре, и в середине двора кран. По утрам мужчины, голые по пояс, выходили покурить на общий балкон. Женщины набирали воду из крана, обменивали сплетни, как валюту, а потом шли, семеня ножками, в общий вонючий туалет. И кухни были общими, и жизнь была общей. И на каждом этаже ссорились.

Семья Фафочки занимала одну большую комнату из числа тех, что принадлежали раньше князю Церетели, мимолетному мужу бабушки Нуцы. Белые занавески отделяли «спальню» родителей, диванчик Нуцы и «кухню», где они ели, но не готовили, а по вечерам Володя принимал пациенток. Фафочка спала в центре комнаты. Каждое утро она складывала раскладушку, а потом, каждый вечер, раскладывала. Если Фафочка с матерью ссорились, когда Володя работал, то они выходили на балкон, и их голоса разносились на все три увитых виноградом этажа.

Фафочка кричала, что она ненавидит мать и всю ее родню. И что она сбежит на какой-нибудь БАМ. Почему-то ей не приходило в голову, что проще рассказать все как есть. Что во время последнего визита в Кутаиси Надия спросила ее, ухмыляясь заросшим щетиной ртом: «Ну как, натянула Олико твоему папе трусы на голову?» Фафочка не обижалась на Надию, но в Кутаиси больше ехать не хотела. Что — Надия? Дура деревенская, хоть и живет в городе. Ее вообще из кухни выпускать не надо. Во всем виновата мать!

Фафочка уже слыхала новость, что Олико побывала на спектакле Большого театра вместе со своим одноклассником, ответственным работником ЦК компартии Грузии. Они думали, их никто не увидит? Ха! Тут же поднялись со дна старые сплетни: говорят, однажды милиция застала Володю за абортом, а Олико им сказала: «Уходите, я здесь голая и мой любовник голый, а кто он, вы сами знаете!» А сейчас вот уже до чего докатилась — с чужим мужем в театр пошла!

Почему-то и Олико не приходило в голову рассказать все как есть. Точнее, как было. В дверь постучали, когда женщина, вся в крови, лежала на кухонном столе, а Олико держала ее за потные пальцы.

— Ногу, — шепотом сказал Володя. — Олико, дай ногу!

Его нога, деревянная, стояла в углу.

В дверь барабанили и кричали:

— Открывайте, вы там аборты делаете!

Женщина застонала. Олико подошла к двери и сказала:

— Я не могу вам открыть, я неодета.

— Одевайтесь! — приказали ей из-за двери. — Мы подождем.

Тогда она распахнула рывком дверь и выбросила из платья свои голые груди, тупоголовые, будто с отрубленными сосками, две бомбы, и закричала:

— Я не одна, у меня любовник и вы знаете, кто он!

И они ушли. Затопали сапогами по длинному балкону, застучали по лестнице, мимо крана с вечными женщинами, мимо вонючего туалета. Ушли.

Когда Фафочка вернулась из школы с портфелем, милицейская машина уже отъехала. Женщины стояли возле крана и сплетничали. Они замолчали, когда она проходила. Поэтому Фафочка решила, что говорили о ней. Наверное, о том, что у нее в пятнадцать лет плоская грудь. Какие там бомбы, даже боеголовок нет.

Фафочка пошла вместе с Олико провожать женщину домой. Шел дождь, и они скользили, спускаясь к площади Ленина, и поддерживали друг друга за руки. Муж женщины ждал их на углу возле гастронома, из витрины которого исчезла огромная банка. Он протянул Олико завернутый в газету пакет.

— Я знаю, калбатоно, ваш муж денег не берет, — сказал он. — Это рыба. Сейчас такую не достанешь.

Потом он спросил:

— Кто был? Мальчик?

Олико что-то тихо отвечала. А он снова:

— Нет, все-таки — мальчик?

Володя в это время лежал на кровати с носовым платком на лице и плакал. Нуца сидела в бархатном кресле за занавеской и молчала. Ни Володя, ни Олико не сказали больше друг другу ни слова. Они пели в два голоса, ходили вместе в гости и накрывали столы у себя. Но они не смотрели друг другу в глаза. Олико щурилась, а Володя прятался за носовым платком. Олико спала валетом вместе с Нуцей на маленьком диванчике, а потом, когда Володя умирал, на полу возле его кровати. Он брал ее руку, подносил к губам и целовал. И молчал. И она молчала. А что слова? Пыль!

Груди у Фафочки выросли за одно лето. Белые и прекрасные, но тупоголовые, как у матери. Фафочка была в пионерлагере и каждый день ела манную кашу. Может, это от каши вдруг вырастают груди? У нее появился первый поклонник. Они всегда появляются там, где есть груди.

Жизнь пошла другая, а имя осталось прежним. Фафочка все еще была Папочкой, в шестнадцать лет. Родители подарили ей что-то памятное к совершеннолетию — то ли серьги, то ли часы. Не то. Первый поклонник накрыл ее сомкнутые губы мокрым поцелуем. Не так. Настоящий подарок вручила бабушка Нуца Церетели, как всегда. А почему не мать?

Дядя Серго с сыном на руках вынесли бабушку Нуцу к семейному столу. Позже они приделали колесики к бархатному креслу и выкатывали ее из спальни, как пушку. Нуца оглядела свою родню орлиным взором. Потому что свысока. «Фиджи, — сказала она Фафочке, — ты красавица!» И тут же, как в сказках, умерла Фафочка и родилась Фиджи.

Бабушка Нуца Церетели делала подарки мимоходом. А потом мимоездом. Благодаря ей все полукровки в семье приобщились к старинной княжеской фамилии. К ней и сама Нуца имела отношение по касательной. Месяца два она побыла замужем — как в гостях — за грузинским князем. Но его быстро расстреляли.

Шестнадцатилетняя вдова Нуца Церетели уселась в кресло и просидела без движения — по разным легендам — то ли день, то ли месяц. Потом она пропела бархатным, как кресло, голосом: «Не уезжай ты, мой голубчик, печально жить мне без тебя» — и отказалась ходить. Говорят, мужчины переносили ее с кресла на кровать на руках, и этих рук было много. Поэтому именно те армяне и русские, что стали вдруг грузинских кровей, родством с ней не кичились.

И вот «Фиджи» — несмотря на «ф» — все смогли произнести. Приезжала дальняя родня, растягивала раскладушки в центре комнаты, прятала грязные носки под матрац и говорила ей: «Фиджи, детка, вся деревня знает, что ты стала красавицей». Хоть это была деревня без телевидения, где никто не слыхал о далеком острове.