Стороны света - Алексей Варламов Страница 17

– Это школа, где работала ваша мама.

Вокруг цвела черемуха, по двору бегали улыбчивые круглолицые дети. Саввушка глядел на них, и этот ветреный день, огромное озеро, острый запах черемухи и детские лица – все это как-то странно тронуло его, и он долго еще вспоминал этот городок. Он внес какую-то тревогу в его душу, точно была между ними давняя, неведомая Саввушке связь и что-то его здесь еще ждало.

Но потом опять началась осень, они вернулись из своего длительного странствия в город, к знакомому двору на Кропоткинской, где сгребал Савва то листья, то снег и неизменные бутылки и окурки. Он снова сидел вечерами в барятинской библиотеке, писал дипломную работу, часами говорил с профессором, и все чаще это были не лекции, когда учитель объясняет, а ученик записывает, но беседы и споры.

Саввушке многое удавалось. В нем удачно сочеталась интеллектуальная природа отца и крестьянская матери, его диплом тянул на хорошую кандидатскую диссертацию – он писал его так, словно это был какой-то роман, и, смеясь, вспоминал своих старых друзей. А потом опять брал ватник и метлу, под размеренные взмахи руки хорошо думалось, сердце радовалось сделанной работе, и он был бы вполне счастлив такой жизнью, если б не Ольга.

Что сталось с его прекрасной и строгой Мальвиной! Они жили все это время вместе, как муж и жена, хоть и не расписанные, он любил ее и не искал для себя ничего прочего, но всякий раз, когда она уходила из дома, Саввушку охватывал безотчетный страх. Ему начинало казаться, что огромный город поглотит ее и не вернет.

Она закончила университет на год раньше, чем он, но защищать диплом не стала и жила с ним, разрываясь между любовью к нему и страшной мыслью, что время, пока они могут здесь жить, сокращается, как шагреневая кожа.

– Я плохая, пусть, я дурная, – говорила она. – А ты умный и хороший. Но тебе ничего не надо, ты торчишь целыми днями у своего старика, таскаешься как сумасшедший по этим городам и думать не хочешь, что с нами будет завтра. А я так не могу – не думать. Я не хочу, чтобы меня отсюда выкинули, как никому не нужную вещь, понимаешь? Почему ты не пошел к Смородину, когда он тебя звал? Ведь он заботится о своих учениках, он бы тебя не оставил. А твой Барятин, будь он семи пядей во лбу, ничего для тебя не сделает. Будь проклят тот день, когда я с тобой связалась. Ну придумай хоть что-нибудь.

Она плакала и сквозь слезы говорила:

– Боже мой, если б ты знал, как я ненавижу эту страну. Она унижает меня, она доводит меня до того, что я готова пойти к любому, у кого только есть московская прописка. Я презираю себя, ненавижу, но поделать ничего не могу.

Иногда она бредила и твердила, что они оба должны занять денег, фиктивно жениться, а потом развестись и соединиться.

Саввушка гладил ее волосы, целовал и шутливо говорил, что он лучше навсегда пойдет в дворники, пусть начальник выдаст ему медную бляху и зачислит в постоянный штат или же они поедут к Одоевскому на Байкал, но Ольга только мотала головой и сбрасывала его руку. О том, что им все-таки придется скоро уехать, она и слышать не хотела.

– Ты посмотри, что вокруг тебя делается, дурачок блаженный!

На их курсе, действительно, шло брожение. Иногородние спешно женились на москвичках, москвички выходили замуж за иностранцев, кто не мог найти себе пару, женились фиктивно. Все искали лучшей доли, и у кого поднимется рука их осудить?

Но Савва этого будто не замечал. Он не заметил даже того, что страна третий раз за три года, правда, теперь без всякой помпы, закопала под Кремлевскую стену очередного вождя, и на его место сел новый, от которого все принялись почему-то многого ждать. Савва жил как во сне и только мысль о разлуке с графом его по-настоящему страшила.

Они встречались теперь даже чаще, чем прежде, но говорили не только о том, что касается древности, но больше о вещах посторонних. И в один из таких разговоров Барятин, только что рассказавший Саввушке, почему в сорок шестом году он поверил Сталину и в числе немногих безумцев вернулся из эмиграции на родину, за что и удостоился чести строить железную дорогу на Воркуту, вдруг заметил:

– Я всегда думал, что моему поколению выпало самое тяжкое время и хуже уже никогда и никому не будет. Но теперь мне страшно за вас.

– Страшно? – переспросил Саввушка удивленно. – Но ведь как будто все, наоборот, меняется к лучшему.

– Они все забавляются какими-то словами, – покачал старик головой, – а в глубине зреет катастрофа, размеров которой никто даже не может вообразить. Но мы еще хлебнем полную чашу и позавидуем сами себе, что знали иное время. Тогда с нами боролись, потому что мы мешали, но в будущем мы просто будем никому не нужны. Ненужным станет все – архивы, музеи, библиотеки, университеты. И вы должны быть к этому готовы. Ну да ладно, Савва, – закончил он вдруг, – заговорил я вас что-то. Идите, вон, снега сколько насыпало.

Саввушка ушел, а старик, подойдя к окну и наблюдая за юношей, вдруг подумал, что лукавил, когда говорил «мы», – он успеет умереть до того, как все окончательно рухнет, но что станется с этим мальчиком?

Напрасно когда-то молодой и честолюбивый Тёма Смородин думал, будто бы Барятина не заботит судьба его учеников. Он ходил просить за многих, но очень скоро убедился, что от его рекомендаций бывает только хуже. Отчасти именно поэтому, уйдя из университета, он жил все это время затворником и отказывался от многих предложений вернуться в науку, до тех пор пока в заснеженном дворе возле собственного дома ему не повстречался сын его бывшего ученика и поразившей однажды его воображение женщины, чьи следы он безуспешно пытался разыскать. И теперь он был благодарен судьбе за то, что она послала ему этого мальчика, не меньше, чем был благодарен своей судьбе сам Савва.

Барятин сделал для него все, что мог сделать. Он читал ему самые сокровенные лекции, он отдавал ему себя всего без остатка, он стал для него крестным отцом и теперь решился на поступок, которого никогда от себя не ожидал.

Однажды выйдя из дома, старик отправился не гулять на бульвар, как обычно, а сел в троллейбус и поехал в сторону Воробьевых гор, в университет, где не был без малого двадцать лет.

Никто его не узнавал, с удивлением оглядывали его фигуру в старомодном пальто и заросшее бородой лицо ни разу не слышавшие эту фамилию студенты. Он поднялся на двенадцатый этаж и попросил доложить о себе. Секретарша тотчас же вернулась, распахнув дверь, и Барятин увидел своего ученика, растерянно встающего из-за стола.

– Вы? – спросил Артем Михайлович пораженно.

– Здравствуй, Тёма, – сказал Барятин глухо.

Некоторое время он молчал, и Смородину казалось, что все происходит не наяву. Перед ним был человек, значивший для него больше всех людей, человек, которого он мучительно любил и боялся, и декан, давно привыкший к тому, что все входящие в этот кабинет испытывают робость, вдруг сам почувствовал себя почти ребенком, каким некогда пришел в барятинский семинар.

– Я очень ждал вас, Алексей Константинович, – сказал он наконец.