Принцип неопределенности - Николай Дежнев Страница 17

— Та-ак… — приговаривал Серпухин, тыча пальцем в кнопки телефона, — первым делом гнать Алиску взашей, потом попробовать еще разок связаться с Лондоном и обязательно встретиться с Ксафоновым…

Ему ответили.

— Алло! Это Серпухин! — рыкнул он в трубку. — Ты что же, сукин сын, штаны с лампасами протираешь, в то время как твои подчиненные калечат людям жизнь?

— А, это ты, Мокей! — Голос генерала был устало томен, он сладко, с чувством зевнул. — Ну, чем порадуешь? Ловко я тебя последний раз обставил?..

Но Мокей вдаваться в воспоминания о своем карточном проигрыше был не намерен.

— Вчера в Шереметьеве твой майор…

— Да знаю, знаю, уже докладывали! — перебил его генерал и вдруг рассмеялся. — А здорово он пошутил, а?.. Мужик с чувством юмора! Представляю твою физиономию, как ты гонялся за ним по зданию аэропорта и предлагал миллион! Попадаются все-таки и в нашей службе честные люди…

От таких слов и особенно от неуместного генеральского смеха Серпухин взорвался:

— Ты что, совсем там охренел?!

— Ладно, не горячись! Паспорт твой у меня, так что заезжай, бутылку за моральный урон поставлю. Сегодня вечером и улетишь…

— Поздно уже, все поздно! — В голосе Серпухина проступили нотки отчаяния.

— А чего вчера не позвонил?.. Хотя я все равно был в театре, телефон отключил, а включить-то и позабыл…

— Тоже мне театрал нашелся, старый маразматик, — шипел Мокей. — Майора сраного разжалуй в рядовые и отдай под суд, чтобы зарубил себе на носу…

Генерал на том конце провода только вздохнул:

— Не могу, Мока, не могу! С сегодняшнего дня майор Ложкин на пенсии. Я говорил с его непосредственным начальником, и знаешь, мужика можно понять. Всю жизнь трубил, а по службе так и не продвинулся и денег на старость не заработал. А тут еще каждый день мелькают перед глазами богатые и наглые вроде тебя! Баб в Париж на шопинг возят, за людей никого не считают. Вот и озлобился майор, сорвался…

— Каких баб? — не понял Серпухин. — Один я летел, один!

— Откуда я знаю каких, — усмехнулся генерал, — наверное, молодых и красивых! А у Ложкина две дочери и больная жена и пенсия такая, что на нее можно только раз в месяц хорошенько напиться, а потом зубы на полку…

Слушавший генерала Мокей возмутился:

— Мне-то ты зачем все это говоришь?

— А так, — вздохнул тот еще раз и продолжил: — Чтобы не отрывался от жизни! Ты ему под горячую руку подвернулся, он, видно, эту прощальную шутку давно готовил…

Серпухин отстранил трубку от уха и зачем-то внимательно на нее посмотрел, после чего положил на корпус аппарата. Неожиданно им овладела апатия. Случай с обиженным на жизнь майором был настолько нелеп, что обычным стечением обстоятельств объяснить его было трудно. «Может, купили этого Ложкина, заплатили ему и точка», — прикидывал в уме Серпухин, натягивая брюки, но тогда тут же возникал вопрос: кто купил? О его планах никто не знал, ни с кем он их не обсуждал… разве только с Ксафоновым? Мокей задумался, но тут же отмел возникшее подозрение. Ксафон, конечно, тот еще подлец, но срывать сделку, о которой сам же Серпухину и намекнул, было не в его интересах. Жену, вспомнил он народную поговорку, хорошо иметь здоровую, а друзей — богатых. Да и вряд ли Ксафонов решился бы на такую дерзость, кишка у него тонка. Но заглянуть к нему в любом случае придется. Поговорить, посоветоваться, может даже денег на первое время одолжить, пока снова не раскрутится. Впрочем, вряд ли Ксафон даст, но попробовать надо…

Мысли шли по кругу, и, чтобы развеяться, Серпухин решил прогуляться и хорошенько все обмозговать. Машину вызывать не стал, а побрел пешочком к ближайшей станции метро, которым не помнил, когда последний раз пользовался. Оказалось, что за это время в обиход ввели какие-то магнитные карточки, и он, иностранец в собственной стране, пустился в расспросы как и куда их совать. Потом, прижатый толпой к дверям вагона, ехал и думал о том, что все эти люди не могли даже мечтать о потерянных им деньгах и ничего — живут, а значит, и он проживет. «И все-таки, — вертелось в голове у Серпухина, — есть во всем этом что-то странное, сильно смахивавшее на издевку судьбы…»

Добравшись до Охотного Ряда, Мокей вышел на улицу. Долго стоял в самом конце Тверской, любуясь видом Кремля. Наглядевшись вдоволь, двинулся гуляющей походкой в сторону старого университета. Прошло, наверное, лет десять, а то и двадцать с той поры, как он мог себе позволить так вот бесцельно и бездумно бродить по городу, в котором прошла вся его жизнь. А Москва изменилась, очень сильно изменилась и похорошела. И люди, они тоже изменились, но в отличие от места своего обитания стали какими-то сосредоточенными и хмурыми.

На углу Большой Никитской Серпухин замешкался в нерешительности: не знал, пойти ли взглянуть на храм Христа Спасителя или подняться к Никитским воротам, где, как он читал, к церкви Большого Вознесения пристроили новую колокольню. Решил в пользу колокольни и, стараясь прошмыгнуть перед несшейся на него здоровенной теткой в нелепой розовой шляпке, шагнул за угол…