Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев Страница 17

— Банка! — крикнула она, сложив руки в замок так,чтобы получилось нечто округлое. — Бах! Разбилась! — пояснила она,хватив этим округлым об стекло. — Осколки! Осколки! — Изображаяосколки, бабушка стала тыкать щепотью в протянутую ладонь.

— Нормально доедете! — отмахнулся дедушка,который, как потом выяснилось, подумал, что бабушка боится крушения. — Нипуха!

— К черту!

— А?!

Поезд тронулся.

— Вот и поели, — сказала бабушка, заворачивая курицув бумагу. — Вся в стекле. Придется одни бутерброды жрать. Ты голодный?

— Нет еще.

— Давай тогда гомеопатию выпьем.

Бабушка вышла, похоронила мурашечное тело курицы в мусорномящике и, вернувшись, достала из чемодана пакет с лекарствами. Коробочки с гомеопатией,чтобы не открывались, были туго стянуты вместе резинкой для волос. Бабушкастала снимать резинку, сделала неловкое движение, и произошло ужасное —коробочки выскочили у нее из рук, по полу запрыгала масса белых шариков…

Я очень боялся бабушкиных проклятий, когда был их причиной.Они обрушивались на меня, я чувствовал их всем телом — хотелось закрыть головуруками и бежать, как от страшной стихии. Когда же причиной проклятий былаоплошность самой бабушки, я взирал на них словно из укрытия. Они были для менязверем в клетке, лавиной по телевизору. Я не боялся и только с трепетомлюбовался их бушующей мощью.

Лавина, обрушившаяся в купе, была громадна. Она зародилась,когда бабушка уронила сумку, чудом удержалась, когда в курице обнаружилисьосколки, и теперь сошла во всем своем великолепии. Что это были за проклятия!Стук колес звучал за ними, как тиканье часов! Какое счастье, что не я рассыпалгомеопатию!

Когда плафон на потолке погас и купе осветилось мрачнымсветом серо-голубого ночника, бабушка уложила меня спать. Она велела мне лечьногами к окну, чтобы не надуло в голову, а чтобы не надуло в ноги, закутала ихвторым одеялом. Спал я плохо. Всю ночь на меня катились огромные железные шарыи колеса. Они соударялись, сталкивались надо мной со страшным грохотом, я бегалмежду ними, боясь быть раздавленным, и просыпался, когда некуда было бежать.Проснувшись в очередной раз, я заметил, что уже утро.

Бабушка сидела за столиком и чистила крутое яйцо. В стаканес чаем дребезжала ложечка. На развернутом целлофане лежали бутерброды с сыром.Я вспомнил, что мы едем в Железноводск на летний отдых, и обрадовался.

— В туалет хочешь? — спросила бабушка. —Пойдем. Я тебе открою дверь. Не берись за ручки, тут везде инфекция.

Бабушка открыла дверь туалета, закрыла ее за мной,подержала, чтобы никто не вошел, и потом снова открыла. Спустить воду онаразрешила мне самому, потому что педаль нажималась ногой, а подошвы ботинокинфекции не боялись. Жать на педаль мне очень понравилось, но бабушка не даламне позаниматься этим вволю и повела в купе протирать руки смоченным одеколономполотенцем — мылом в туалете пользуются всякие цыгане, а у них и грибок наруках, и все что хочешь. Потом мы сели завтракать.

Я ел очищенное бабушкой яйцо, запивал его сладким чаем искучал. Делать в купе было нечего, смотреть в окно надоело. Бабушка пошлаотносить проводнику стаканы. И тут словно молния сверкнула у меня в голове —педаль!!!

Я выглянул в коридор и, убедившись, что бабушки не видно,направился в туалет. «Я быстро… Пока она не вернулась… — думал я. —Туда и сразу обратно…»

Около двери, отделявшей меня от заветной педали, я встал каквкопанный. ИНФЕКЦИЯ!!! С почтительным страхом всмотрелся я в тусклый металлдверной ручки — казалось, слово «инфекция» написано на ней невидимыми, но грознымибуквами. Как быть? Рубашка моя была с длинными рукавами. Я выставил впередлокоть и, стараясь касаться самым его кончиком, надавил на ручку. Дверьоткрылась. Я закрыл ее за собой, толкнув ногой, и с увлечением принялся жать напедаль.

Это было здорово! Блестящая крышка убиралась вниз, подкруглым отверстием мелькали шпалы, туалет наполнялся звонким грохотом, которыймедленно нарастал, если нажимать на педаль плавно, а если стучать по ней,залетал отрывками, напоминавшими какие-то отчаянные выкрики. Шпалы сливались всплошное мельтешение, но иногда удавалось зацепиться за одну из них взглядом, итогда они словно на миг останавливались. Можно было даже рассмотреть между нимиотдельные камни.

Я отрывал кусочки туалетной бумаги, мял их и бросал вотверстие, представляя, что это врачи, которых я казню за приписанные мнеболезни.

— Но послушай, послушай, у тебя же золотистыйстафилококк! — жалобно кричал врач.

— Ах, стафилококк! — зловеще отвечал я и, скомкавврача поплотнее, отправлял его в унитаз.

— Оставь меня! У тебя пристеночный гайморит! Только ямогу его вылечить!

— Вылечить? Вылечить ты уже не сможешь…

— А-а! — вопил врач, улетая под колеса поезда.

Казнив полрулона врачей и получив от педали все мыслимыеудовольствия, я вспомнил, что пора в купе. Дверь туалета открывалась внутрь,поэтому выйти, нажимая на ручку локтем, оказалось гораздо труднее, чем войти.Нужно было не просто нажать, а еще каким-то образом потянуть на себя. Несколькораз мне почти удалось открыть дверь, но в последний момент локоть подло соскакивал,и замок защелкивался снова. Бабушка, по моим расчетам, вот-вот должна былавернуться. Передохнув секунду, я собрался, аккуратно установил на ручке локоть,осторожно нажал и, уловив момент, когда язычок замка исчез из щели, рванулсяизо всех сил. Дверь распахнулась, я потерял равновесие и полетел на пол.Навзничь в самую-самую инфекцию! А в дверях стояла и смотрела на меня бабушка…

— Мразь!!! — заорала она. — Вставайнемедленно, или я тебя затопчу ногами!!!

Я встал и, ежась от холода намокшей на спине рубашки,подошел к бабушке. Она схватила меня за воротник и потащила в купе.

— Какой негодяй! — приговаривала она. — Весьв ссанье! Что ты потащился туда?

— Пописать…

— Чтоб ты пописал последний раз в своей жизни! Надобыло меня подождать! Там же никто ничего не дезинфицирует! Там и глисты, идизентерия, и все что угодно! Сдохнешь, не поймут от чего даже! Снимай все ссебя! Чтоб тебе руки выкрутило, как ты мне душу выкручиваешь! Снимай всескорее!