Мой белый - Ксения Буржская Страница 17

Перед тем как встретить Веру, мама и не думала ни в кого влюбляться – у нее был отличный жизненный план, что она окончит свою художественную академию, переедет в Париж и будет там писать картины, сидя на белых камнях Монмартра. Она даже пошла учить французский и упорно продолжала его учить некоторое время после встречи с Верой, та приходила и стояла под окнами школы, где шли вечерние курсы всякой всячины – от китайского до макраме. Вера топталась на морозе, сжимая поникшие красные розы, а мама выбегала, едва звенел звонок, – распахнутая, без шапки, в длинном свитере до колен.

Вскоре французский она забросила.

В Париже мы были раз пять, два из них – в Диснейленде. Ходили в основном по музеям, было холодно, толпы везде, в ресторанах очереди и нет детского меню, я так и не поняла, почему нужно любить этот город.

Перед тем как мама встретила Веру, она собиралась жить в Париже, открыть там мастерскую, бросить своего парня и выйти замуж за современного Ван Гога или Гогена. Парня она бросила, все остальное пошло не по плану.

Перед тем как я встретила Леню, я собиралась окончить школу, поступить в институт и не петь никаких песен. Любовь всегда меняет наши планы, как погода. Снег заставляет нас одеваться теплее, а любовь – постоянно чувствовать себя голой. И сверкать, как замыкающие провода.

Мама сначала не понимала, что происходит между ней и Верой. Вера была свободная, спокойная, немногословная, холодная, практичная. Как любой врач, наверное? Ей многое нравилось в этом ее незнакомом спокойствии, оно ее к себе влекло. После того знакомства и глупого разговора они встретились еще раз – случайно возле метро. Вера удивилась, выглядела недовольной. А мама уже прочно думала о ней. Встреча была неловкой: Вера торопилась на смену и не знала, о чем говорить, мама краснела и пыталась тянуть время. От того лета осталось одно письмо – мама отдала его Вере, когда они уже начали встречаться. Вера сохранила его в том же чемодане, где и все остальные свои остывшие воспоминания.

«Из духоты летнего метро – на прохладные голубые простыни, прохладные и легкие голубые одеяла, босиком – по холодному паркету (то там скрипнет, то здесь). Распахнуть настежь форточку – пусть и в эти десять квадратных метров залетает лето. В городе душно, в метро нет сил дышать еще и оттого, что где-то в глубине тоннелей, на пересечении станций, быть может, и она тоже – куда-то спешит. Как бы я хотела положить голову ей на плечо, сидя бок о бок в дымном вагоне, – и спать. Очень хочется спать. Утро пришло неожиданно, ночь не успела кончиться: едва закрыла глаза, и уже пять на часах, а потом – семь. Полночи читала конспекты, выполняла самой же себе данное обещание: не прочитаю все – хотя бы через слово – ничего у нас не будет. Но выполнила, а значит – будет. Вставать и уже бежать, бежать, бежать – мимо домов, и ее дома, наверное, тоже, должны же мы жить рядом, иначе почему мы встретились? Но что-нибудь забыть и снова – мимо ее дома – назад. Возвращаясь туда, сюда, потратив уйму денег на автобусы и маршрутки, лететь с удовольствием, с шансом на встречу. На это мимолетное острое столкновение глаз, за которое бы отдала всю себя, лишь бы это длилось вечно.

За сегодняшний день – третий раз выхожу на «Баррикадной», а ее, как ни хотела, не встретила. «Еще увидимся», – ты так мне сказала и пожала мне руку, а я от этого прикосновения вся загорелась внутри, как от выстрела».

Третья встреча произошла на той же квартире, что и первая. Встречали Новый год. Там уж Вера пошла ва-банк и спросила маму про любимых художников. Мама час распиналась, потом махнула рукой и позвала Веру в Третьяковку.

– Там тебе все и покажу, – сказала она. Вера послушно кивнула. В картинную галерею она пришла с пакетиком, в котором лежал белый халат. Ну а куда его деть? Мама потом долго вспоминала ей этот пакетик и смеялась.

– Ты бы еще стетоскоп надела вместо бус, – хохотала она. Но тогда она, конечно, вида не показала. Они шуршали пакетиком по пыльным музейным залам, мама рассказывала про картины, обмирая, а Вера смотрела на нее.

– В тот вечер я поняла, что хочу тебя поцеловать, – говорила она.

– А что Левитан был мастером «пейзажа настроения», ты не поняла?

– Что?

– Понятно!

После долгого испытания музеем Вера повела маму пить кофе, но та осмелилась и взяла еще коньяка. А потом они гуляли по набережной, взявшись за руки, и снег покрывал длинные мамины волосы, потому что она не надела шапку.

– Я просто хотела тебе понравиться, – говорила она.

– Ты мне уже нравилась, но шапка бы спасла тебя от болезни.

– Зато тебе не пришлось бы потом меня лечить, и кто знает, как бы у нас все сложилось.

После той прогулки мама слегла с ангиной, позвонила Вере и сказала, что нужен врач. Вера примчалась, как доктор ее тела, с банкой варенья, целебными порошками и без пакета. Халат был на ней. Точнее, на этот раз – зеленая футболка с бейджиком. Там-то все и произошло.

Мама не знала, что делать, но действовала, Вера знала, но первые пять минут не могла даже пошевелить рукой.

Почему я полюбила Леню? Он красивый. Талантливый. Странный. Круто играет на гитаре. У него особенная манера говорить: он так немного растягивает слова и еще не выговаривает букву «р». В моем имени нет этой буквы. Это кстати. У него синие глаза, сквозь которые льется свет – холодный, как в операционной. Он носит длинные кофты, которые развеваются, как плащ супермена, и узкие джинсы, как скандинавские музыканты. У него красивые руки, особенно когда он перебирает лады. И светлые волосы. И бирюзовый шарф.