Королева красоты Иерусалима - Сарит Ишай-Леви Страница 17

Меркада была женщиной любознательной и не довольствовалась только готовкой, уборкой и воспитанием детей. С годами она прослыла целительницей и была очень востребована у жителей Еврейского квартала. Главным ее делом было лечение страхов и тревог.

В первые годы они с Рафаэлем жили в доме рядом с синагогой Элиягу ха-Нави в Еврейском квартале, неподалеку от дома родителей Меркады, и только после смерти ее отца, когда Рафаэль продал его лавку и на вырученные деньги купил лавку на рынке Махане-Иегуда в Новом городе, переехали в квартал Охель-Моше. Дома там стояли рядами вокруг центрального двора, где был колодец, обеспечивавший жителей водой. Дом Эрмоза притягивал как магнитом жителей их квартала и соседних – Мазкерет-Моше и Суккат-Шалом: к Рафаэлю приходили собирать пожертвования, а к Меркаде – лечиться. Их дом был ухоженный, чистый, двор вокруг дома – как волшебный сад: залитый светом, уставленный большими горшками с целебными травами и геранью. Одни растения росли в старых кастрюлях, другие – в больших жестяных банках из-под маслин и соленых огурцов (пустые банки приносил из своей лавки Рафаэль). Кое-какие душистые травы Меркада приносила в синагогу на субботнюю авдалу.

Вот так и текла их жизнь – спокойно и размеренно. Рафаэль Эрмоза успешно торговал и время от времени ездил за свежим товаром в Ливан и Сирию. Когда его сыну Габриэлю исполнилось десять лет, Рафаэль стал брать его с собой в поездки – так он подготавливал себе преемника и обучал его торговому ремеслу. Возвращаясь из поездок, Габриэль по утрам учил Тору, а после полудня работал в лавке. Постепенно он так наловчился в этой работе, что вскоре Рафаэль уже переложил на его плечи почти все дела в лавке, а сам все чаще и чаще праздно сидел на почетном месте у входа на своем деревянном стуле.

В Первую мировую войну турки начали насильно забирать в армию молодых парней. Чтобы спасти сына от подобной участи, которая постигла многих еврейских юношей, Рафаэль решил тайно переправить его в Америку. А чтобы Габриэлю не пришлось совершать этот длинный путь в одиночку, было решено, что Моше, сын одного из продавцов в лавке по имени Леон, поедет с ним за счет Рафаэля. И вот оба отправились на корабле из Яффо в Нью-Йорк.

Юноши поселились на Манхэттене. Габриэль устроился подручным мясника, а Моше – подмастерьем у портного. Почти два года между Габриэлем и его родителями не было никакой связи. Рафаэль чуть не помешался от тревоги за сына и тоски по нему. Однако же Меркада сохраняла спокойствие и ободряла мужа: ке но манкис – он не пропадет! Положись на Всевышнего, он хранит нашего мальчика, а когда проклятые турки уберутся в свою страну, он вернется к нам живой и здоровый.

Время шло. Проклятые турки покинули нашу страну, но вместо них пришли проклятые англичане. И однажды, как гром средь ясного неба, Габриэль постучал в дверь родительского дома. Меркада, которая в этот момент поливала цветы, выронила из рук лейку, а Рафаэль от потрясения лишился чувств. И прежде чем броситься обнимать вернувшегося из Америки сына, Меркада поспешила брызнуть водой мужу в лицо и принести из сада несколько пахучих растений, чтобы привести его в чувство. Сына было не узнать. Он уехал из Иерусалима шестнадцатилетним юношей, у которого едва пробивалась борода, маленьким и тощим, как палка. Вернулся же восемнадцатилетний мужчина, красивый, высокий, прекрасно сложенный.

Сразу же пригласили всю семью и соседей. Меркада приготовила холодный лимонад с мятой, вытащила из колодца арбузы, нарезала козий сыр. Габриэля она усадила в центре двора, рядом с колодцем, все расселись вокруг него и стали допытываться: рассказывай, рассказывай, как там Америка!

Габриэль рассказал о стране, где дома достают до неба и автомобили мчат как сумасшедшие, о своей работе в Ист-Сайде у мясника Айзика, который говорит на идише и ни слова не знает по-английски, о первых словах, которые он выучил, и как сегодня ни один ашкеназ на рынке не сможет перехитрить его со своим идишем, и о Моше – тот решил остаться в Нью-Йорке и не возвращаться в Иерусалим.

Когда Леон, отец Моше, услышал это, он разразился громкими рыданиями, и Габриэль стал утешать его: но йорес, не плачьте, сеньор Леон, у Моше все получится, он уже нашел себе там женщину из наших, собирается жениться, когда-нибудь он и вас непременно перевезет в Америку.

– Дядя Моше? – перебила я тию Аллегру. – Наш богатый дядя из Америки?

– Он самый, керида. За то время, что они с Габриэлем жили в Америке, они стали как братья. Они сильно привязались друг к другу и всю жизнь оставались близки. Моше сделался большим богачом, со временем он стал владельцем нескольких фабрик женской одежды и магазинов по всей Америке.

– Он присылал нам посылки из Америки, – снова перебила я. – Благодаря ему у меня первой в школе были настоящие джинсы!

Я хорошо знала историю богатого дяди из Америки. Вскоре после отъезда дедушки Габриэля в Иерусалим он женился, завел детей. У него в Нью-Йорке замечательная семья. Много раз я слышала о том, как дяде Моше с годами удалось осуществить свою мечту – стать миллионером. Крепкая дружба между ним и дедушкой Габриэлем продолжалась все годы. Посылки из Америки приходили раз в три месяца в больших ящиках, один из которых – зеленый, самый красивый – стоял в спальне у папы с мамой и служил комодом для белья.

Однажды мы получили длинное шелковое платье с кружевами, свадебное платье, к которому булавкой была приколота фотография невесты – младшей дочери дяди Моше Райны.

– Ну что за глупость, – фыркнула мама. – Они сделали из платья наряд на Пурим. И не жалко? Такое дорогое платье!

– При чем тут Пурим? – удивилась Бекки. – Они прислали платье для Габриэлы.

– Ни к чему это, – сказала бабушка Роза. – Всему свое время.

– Если это для Габриэлы, то я забираю платье себе, – заявила мама.

И ей не стали возражать – на свадебное платье никто больше не претендовал.

Ночью, когда все легли спать, я тихонько встала с кровати и вышла в гостиную. На диване лежало свадебное платье, светясь в темноте. Я подошла и благоговейно стала гладить нежный шелк и пуговки-жемчужины, украшавшие лиф. Осторожно подняв платье, я села на диван и стала одну за другой расстегивать пуговицы. Это продолжалось долго – пуговиц-жемчужинок была уйма. А потом я стала надевать платье – медленно-медленно, чтобы, упаси боже, не порвать. Платье было огромное, я в нем тонула. Когда наконец мне удалось продеть руки в рукава, я попыталась встать, чтобы застегнуть пуговицы, но ноги мои запутались в подоле, и я упала на пол, успев ухватиться за край низенького столика, на котором стояла ваза с цветами. Столик зашатался, ваза упала и разбилась вдребезги. Мы с платьем барахтались в воде и осколках стекла, а стоявшая надо мной мама орала:

– Что ты творишь, черт подери?

И вместо того чтобы проверить, все ли со мной в порядке, она стала ощупывать платье – не пострадало ли оно. А затем поставила меня на ноги и отшлепала. – Не ребенок, а несчастье! Что ты делаешь в гостиной в двенадцать ночи? Кто тебе разрешил трогать платье? Быстро в туалет – и в постель!