Мироныч, дырник и жеможаха. Рассказы о Родине - Софья Синицкая Страница 17

Логин рассказывал мальчику о Боге и приглашал вместе молиться в дырку — специально пропилил для Костика ещё одну. Костик знал про Бога — Он иногда появлялся в стихах и сказках Пети Мотовилова. В представлении ребёнка Бог был добрым начальником, который в зависимости от своего настроения посылал или же не посылал людям что-нибудь хорошее, например, в ночь — дочь.

Грише, главному оформителю лагерных уголков безбожника, история с дырками не нравилась, но он помалкивал, чтобы не раздражать «сумасшедшего старика». Чёрт в подполе стучал всё реже и наконец смолк. Логин кормил его кашей. Всё это было странно и страшно. Грише хотелось на зону — к Пете, Броне и Архипычу, но он не знал, в каком направлении идти, да и боялся замёрзнуть с Костиком в зимнем лесу. Надо было ждать весну и благодарить Бога в дырку за то, что Он послал активистам КВЧ Логина Самсоновича.

Однажды тихим безветренным утром, когда на землю большими хлопьями падал снег, к дому подошли на лыжах двое. Из заплечных мешков вынули хлеб в тряпочке, какие-то вещи, продукты, сложили всё кучкой, встали скромно в сторонке и заголосили: «Дыра моя, дыра моя, помилуй мя! Изба моя, дыра моя, помилуй мя!» Они повторяли это удивительное заклинание, с мольбой и надеждой взирая на Логина. Логин же вёл себя недружелюбно — ругался, потрясал кулаками, путаясь в подряснике, бегал по двору, подпрыгивал от ярости, наконец, схватился за топор. В испуге пришельцы нырнули в лес, оттуда без конца неслось: «Изба моя, дыра моя, помилуй мя!»

Старик позвал Костика в дом, хлопнул дверью. Судя по всему, он этих людей знал и не любил. Остапыч не побрезговал угощением — фыркая, стал есть хлеб и рыться в мешках носом. Он думал, что, скорее всего, там окажется его любимый фасолевый концентрат. Гриша пошёл на голоса — необходимо было поговорить с молельщиками, какими бы безумными они ни казались. Раз они дошли сюда на лыжах, значит, не так далеко есть жилое место, населённый пункт. Надо добраться до людей. Надо во что бы то ни стало вернуться на зону.

Молельщики приплясывали от холода и пели про дыру. Из совершенно бестолкового разговора Гриша понял, что они почитают Логина то ли за колдуна, то ли за святого, уверены в каких-то его сверхъестественных способностях и особой «дырной» силе, которую ему даёт некая дыра — но не та, что пропилена в стене, а нечто совершенно другое. Молельщики называли себя дыромоляями, а Логина — сильным дырником. Они расстраивались, что старик не хочет уделить им внимание. В рукавицах у них были спрятаны куски хлеба, они этот хлеб нюхали, жевали, раскачивались и подвывали.

Было ясно, что где-то неподалёку живут люди, но они поклоняются «дыре», и нет никакой гарантии, что кто-то из них окажется в здравом уме. Про Бога молельщики не говорили, в своих молитвах они обращались исключительно к «дыре» и «избе»: «Дыра моя! Изба моя! Помилуй мя!» После истории с порезанным пальцем Грише не хотелось идти к незнакомцам. Вдруг они захотят ему голову отрезать, кто их знает... Похоже, весь здешний лес населён сумасшедшими.

«Какая дикость, — думал Гриша, глядя на пришельцев. — Что за странное верование? Дыра — это же пустота. Разве можно поклоняться пустоте? Ничто, помилуй мя. А изба? Какая связь у избы с дырой? Петя бы объяснил... Дыра прорублена в избе... или дыра — это изба... то есть мой дом — пустота... всё — пустота, я живу в пустоте, нет ничего вокруг и нет ничего внутри; всё, что вижу, — грёза, мечта, бред; жизнь — обман, действительность не имеет смысла. Истина в дыре. Царство пустоты. Как соблазнительно. Что, провалиться в пустоту? Нет, нельзя пока проваливаться. Надо, чтобы с Костиком всё было хорошо».

На закате молельщики ушли.

— Логин Самсонович, не хочу вас беспокоить, но объясните мне, что за дыра такая? Почему вас называют дырником?

— Я не дырник! Они дырники, поганые, бесье мытарство, моя наигоршая беда! А я — истинно православный христианин!

Гришу с Костиком ждало новое испытание — Логин решил выпустить чёрта, то есть не самого чёрта, а то, что с Божьей помощью от него осталось. Чёрт потерял свою силу, стал совершенно безопасным, съёжился, распался. Чёрта поглотила дыра-изба, он растворился в пустоте, а на его месте возникла блаженная Агафья. «Иди сюда, Агафьюшка, иди!» — выманивал старик кого-то из подполья. Каково же было изумление артистов, когда из подпола вышла жеможаха. Но её как будто подменили — она ласково улыбалась, крестилась, кланялась. Судя по всему, она окончательно сошла с ума.

* * *

Тата Иадова на ЗИСе недалеко по реке уехала. Побурчав немного, грузовик заглох и начал погружаться в воду — лёд под ним треснул. Тата успела выскочить из машины. Она бегала вокруг тонущего Захара Ивановича и причитала — ей казалось, что в кабине остался Патрон. Сутки Тата шла по лесу — уверенным шагом, ни на что не отвлекаясь, не сомневаясь, что направление выбрано верно, — и в результате добралась до обители Логина Самсоновича, которая стала конечным пунктом её мытарств и метаний...

Тата била несуществующих мух «Социалистическим Севером» и просила чаю с сахарком и с водочкой. Логин воспитывал дурочку Агафьюшку: кидал в неё сапогом, говорил, что чай, водка, сахар — соблазн и грех:

— Всякое падение начинается грехом, а кончается ересью!

— Самоварчик бы поставить, дедушка!

— Самовар яко шипящая дымящая змея! Самовара в доме не держу! Чаепитие есть пристрастие, а пристрастие есть грех. Сахар делают из человеческих костей с бычачьей кровью! Твой грех — гортанобесие. Человеку нужны только хлеб и вода. Есть надо умеренно.

— Хочу побольше!

— Это чревобесие.

— Картошечки!

— Поганая трава, зовомая картоф — антихристова похоть!

Блаженная Агафьюшка смиренно кушала сушёный творог, сушёную рыбу и хлеб с берёзовыми опилками. Сладко зажмурившись, она без табурета шептала что-то из Рильке в отцовскую дырку, доила коз под присмотром Остапыча. Логин научил её чесать шерсть и прясть. Иногда Агафья начинала плакать — вспоминала любимого пса, жаловалась: «Жили мы с ним в контакте, куда я — туда и он, душа в душу. А потом убили Патрошу злые люди! Отравили!»

Тата совершенно изменилась — стала добренькой и безобидной. Только Костик ей не верил, считал, что она притворяется. Иногда он ловил её взгляд исподлобья — тяжёлый, мрачный, тлеющий, почти погасший, но готовый вспыхнуть. И слышал шёпот: «Враженёнок!» Но всё это чудилось Костику. Больше не было жеможахи, некого было бояться.