Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше - Лаура Санди Страница 16

— Ах, Ле… Вот пристала…

— Кто такой Руббертелли?

— Логопед, чёрт бы его побрал! И его мать заодно…

— Кто такой логопед?

— Человек, который учит правильно произносить слова…

— А почему ты неправильно произносишь их?

— Потому что… потому что… когда мне было столько лет, сколько тебе, там, где я жил, все так говорили…

— А у нас дома не так.

— Вот и хорошо, повезло, значит. А у меня, однако, говорили неправильно.

— Почему?

— О мадонна, Ле, сколько можно задавать вопросов… Послушай, а сколько тебе лет?

— Шесть. Но в будущем году исполнится семь.

— Тогда почему ты не в школе?

У меня вдруг словно язык отвалился. Мне нечего было сказать. Или, вернее, я столько могла сказать, что если бы выложила всё, то, наверное, на него пришлось бы накладывать швы.

— Ну ты что, язык проглотила?

— Нет.

Вот опять начались эти «нет».

— Так почему же ты не в школе?

Я не могла снова произнести «нет» и решила дать замечательный ответ. На Ноэми он произвёл огромное впечатление.

— Потому что у меня сотрясение мозга.

— Подохнуть можно, какие слова!

— Как ты сказал? Подохнуть…

— Ладно, Ле. Не обращай внимания… Не нужно было так говорить…

— Подохнуть можно?

— Слава богу, не поняла, верно?

— Подохнуть можно! Подохнуть можно! Подохнуть можно!

— Пресвятая мадонна, Ле, вместо того чтобы учиться правильно говорить, я сам учу тебя некрасивым выражениям.

— Извини, Марио.

— Не нужно… Тебе незачем извиняться, не за что, понимаешь? Ну а теперь прощаюсь, потому что нужно позвонить на телефонную станцию и узнать, что происходит с этим номером…

— Марио…

— Ну!

— Завтра тоже позвонишь?

— Нет! Нет! Нет! Можешь ты это понять? Иди в школу, потому что там будет лучше.

— Не могу.

— Почему?

— Я уже сказала тебе. Потому что у меня сотрясение мозга…

— Эээх… Да ладно тебе… Сотрясение мозга… Но ты ведь не умираешь…

Он помолчал. Похоже, задумался.

— Надеюсь, это не отец тебе устроил, а?

— Что?

— Сотрясение мозга, Ле, сотрясение мозга!

— А… это… нет, я ударилась о ручку в туалете.

— Это лучше! Намного лучше!

— Почему?

— Ну… потому… потому, что сотрясения мозга, которые мы сами себе устраиваем по ошибке, не такие страшные, как те, что специально устраивают нам другие.

— А!

— Вот увидишь, скоро сможешь вернуться в школу.

— А вот и нет. Я туда больше не пойду.

— И почему же больше не пойдёшь? Что, крепко отлупили?

— Нет.

— Тогда в чём дело?

— Не пойду, и всё тут.

Шишка начала сильно пульсировать, как ещё до появления. Наверное, росла.

Я не хотела больше думать о школе, достаточно того, что Марио уже в который раз собрался прервать разговор. И я стала рассказывать ему обо всём, что случилось со мной, без остановки, на одном дыхании.

И сестра Бенедетта… и Бог… и Царь Небесный… и моя бабушка… и Людовика… и Ноэми… и балерина… и яблоко… и Отче наш… и печенье на солоде марки Туччи… и сердечная подруга…

— Успокойся, Ле, успокойся… Остановись, ради бога…

— Я дура, я подражаю, я плохая. И даже не занимаюсь балетом.

— Трагедия!

— Ну да.

— Но я ведь шучу. Если я расскажу, что говорили мне, когда ходил в школу, вот тогда ты действительно испугаешься.

— Что тебе говорили?

— Господи, как же давно это было… Подумать страшно…

— Что тебе говорили?

— Меня называли крысой.

— Крысой?

— Да, крысой.

— А почему?

— Потому что говорили, будто я живу в канализационной трубе.

— …

— Самое интересное, что так оно и было на самом-то деле. Не как с тобой, когда тебе говорят всякую ерунду просто так, лишь бы что-то сказать… А я действительно жил в канализационной трубе. На реке, возле канализационного стока. Говорили, будто воняю. Я и вправду вонял.

— А почему же ты ходил в школу, если тебе говорили такое?

Марио, похоже, нравилось рассказывать всё это. И он больше не говорил, что сейчас попрощается.

— Потому что отец бил меня до смерти, если я не ходил в школу. И когда ходил, тоже. На все деньги, какие зарабатывал, он покупал мне книги. Он не хотел, чтобы я вырос таким же невеждой, как он. Он ведь даже читать и писать не умел.

Я расслабилась на диване. Теперь уже можно было не вцепляться в трубку мёртвой хваткой, чтобы Марио не прервал разговор.

— И до сих пор, хотя отца уже нет в живых, я не перестаю благодарить его. Если бы не его побои, бог знает, где бы я сейчас был…

— Где, Марио?

— В канализационном люке, Ле. В дерьме, как и раньше.

— Ах.

— Поэтому, Ле, в самом деле, не будь дурой… Иди в школу, это важно.

— Нет.

— А твои что, ничего не говорят тебе?

— Нет.

— Не верю.

— Отец сказал, что, пожалуй, пойду в будущем году, когда буду готова.

— Ничего себе! В шесть лет — и то уже поздно. Вот придумали!

— А бабушка сказала, что, может быть, я вообще не буду ходить в школу, а стану учиться дома.

— Вам, что ли, деньги некуда девать?

— …

— Ле, послушай меня, иди в школу, окажи такую милость. Поверь мне, так будет лучше.

— Но я не…

— В школе тебя научат читать и писать… Там узнаешь людей. Это очень важно, уж поверь. Не станешь ведь ты говорить, будто там не оказалось ни одного человека, который не понравился тебе?

— Одна девочка понравилась.

— Ну вот, видишь.

— Ноэми. Она была моей сердечной подругой, но я уже сказала тебе, что она больше не любит меня.

— И ты веришь ей? Мне эта Ноэми напоминает моего Соффио.

— А кто такой Соффио?

— Да, Соффио. Мой друг, у него была астма и он тяжело дышал, как кот. Он собственной тени боялся, бедняга. А когда пугался чего-нибудь, о пресвятая мадонна, так дышал, что у тебя волосы на голове разлетались.