Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире - Ханан Аль-Шейх Страница 16

И так она продолжала, пока я, не стерпев, не набросился на нее. Вместе мы достигли вершины блаженства, и закричали от радости и удовольствия так, что голоса наши слышны были и на улице. Но когда я проснулся на следующее утро, меня охватил страх и ужас от того, что я сделал, и я задрожал, вспомнив о том, что не пришел к своей возлюбленной тем вечером. Я торопливо оделся, пытаясь придумать какое-нибудь хитрое оправдание своего отсутствия, которое убедило бы ее в моей невиновности.

Но девушка тоже встала с постели и выпрямилась, уперев руки в бока, со словами:

– Ты что это задумал? Считаешь, что как вошел в баню, так из нее и уйдешь? Думаешь, я такая же, как дочь Альсавахи Альдавахи, – ночью со мной порезвишься, а утром иди на все четыре стороны? Вот что я скажу тебе про этот дом – он заперт весь год напролет, кроме одного дня.

Услышав это, я содрогнулся от ужаса и огляделся по сторонам, ища, как бы сбежать.

– Я бы на твоем месте не тратила время попусту, – продолжала моя жена. – И ворота, и двери, и окна – все заперто, и замки очень крепкие. Но не волнуйся: еды у нас хватит на целый год. Обещаю потчевать тебя самыми вкусными яствами, месяцы пролетят, словно дни, не успеешь и глазом моргнуть, и жить ты будешь счастливо, как петух.

И она засмеялась, и я засмеялся с ней, и она бросилась на кровать со стонами, и так я пробыл в заточении целый год, в конце которого она родила мне сына.

В начале нового года ворота распахнулись, двери и окна открылись, и в дом поспешили слуги с мешками припасов.

Я вскочил на ноги, собираясь уйти, но жена заставила меня дождаться вечера, сказав:

– Ты должен уйти точно в то же время, когда пришел.

Я боялся, что она продержит меня взаперти еще год, но она выполнила свое обещание и выпустила меня на том условии, что я вернусь, прежде чем ворота закроются. Она заставила меня поклясться на святом Коране, на сабле и на брачном договоре, что я не опоздаю. Я сразу же поспешил в сад и увидел, что ворота открыты и возлюбленная моя сидит на скамье, опустив голову на колени. Она исхудала и выглядела нездоровой, но просияла, когда меня увидела.

– Хвала Аллаху, ты жив!

– Откуда ты знала, что я приду сегодня? – спросил я ее.

– Я ждала тебя каждый вечер эти двенадцать месяцев.

Я бросился к ней и сжал ее в объятьях, и она, казалось, снова ожила.

– Теперь расскажи мне, что с тобой случилось? – спросила она голосом, полным любопытства и тоски.

Я рассказал ей все, и возлюбленная моя, казалось, поняла меня. И, убаюканный ее ласковостью и спокойствием, я доверился и сказал ей:

– Я должен вернуться к жене на заре.

Она пришла в ярость и стала кричать и браниться.

– Я могла бы сразу убить тебя, если бы не твоя Азиза!

Она посмотрела на меня взглядом, исполненным всей ненависти мира, и сказала:

– Как бы там ни было, теперь ты женат, у тебя есть сын, и мне ты не нужен. Но, клянусь Аллахом, я заставлю эту шлюху пожалеть о содеянном – ты перестанешь существовать и для нее, и для меня, ибо я перережу тебе глотку, как козлу.

Я задрожал от страха и взмолился о пощаде, но она громко крикнула, и откуда-то появилось десять рабов и сбили меня с ног, и связали мои ноги и руки веревками, пока она точила огромный нож, не обращая внимания на мои мольбы.

– Убить тебя – самое меньшее, что я могу сделать, чтобы отомстить за твою двоюродную сестру.

Я чуть не лишился чувств, когда увидел нож в ее руке, но все умолял ее, взывая к Аллаху, однако напрасно: она все точила нож. Когда она пошла ко мне, Аллах надоумил меня крикнуть: «Верность – добро, а предательство – зло!»

Услышав эти слова, моя возлюбленная, превратившаяся в убийцу, воскликнула:

– Истинно, твоя сестра спасла тебя и живая, и после смерти.

Я вздохнул с облегчением, но любимая продолжала:

– Но я не отпущу тебя так, я оставлю тебе отметину, которая будет напоминать о твоем позоре всю жизнь, и отомщу этой шлюхе.

И она приказала рабам разжечь огонь, и два из них сели на меня, чтобы я не мог двинуться, а она одним движением отрезала мне пенис, и я закричал, словно расставался с жизнью, и лишился чувств, и пришел в себя, когда она налила мне чашу вина и сказала:

– Теперь ступай куда хочешь.

Она ударила меня ногой, и я едва поднялся на ноги и поковылял, не разбирая дороги, к дому моей жены и моего сына. И свалился без памяти перед еще открытой дверью.

Я очнулся в постели. Жена кричала матери:

– Ты только посмотри – Азиз теперь женщина.

Я забылся глубоким сном, а когда проснулся, увидел, что лежу в переулке, а ворота крепко заперты. Я плакал и рыдал, но наконец смог встать и сделать несколько шагов, едва передвигая ноги, словно полураздавленный жук. Я шел, пока не дошел до нашего дома. Я слышал, как мать в доме плачет: «Где Азиз, живой он или мертвый?»

Когда она увидела меня, то упала передо мной на колени и поцеловала землю, благодаря Аллаха за то, что я жив, но я снова упал, не в силах ответить на ее вопросы, так сильна была моя боль.

Через несколько дней я достаточно оправился, чтобы рассказать матери, что со мной случилось по вине дочери Альсавахи Альдавахи. Матушка снова возблагодарила Аллаха за то, что я остался жив и эта женщина меня не убила. Матушка выхаживала меня до тех пор, пока сила и здоровье не вернулись ко мне. И тут я вспомнил о том, как дочь моего дяди сидела, и плакала, и читала свои стихи, и ждала моего возвращения, терзаемая ревностью. Мои постоянные отлучки мучили ее, но она переносила испытания в терпеливом молчании. Я разрыдался и воззвал сквозь слезы: «Азиза! Азиза!»

– Сын мой, теперь ты заслуживаешь увидеть то, что оставила тебе дочь твоего дяди, – сказала мне мать.

Она вышла, принесла шкатулку, открыла ее и вынула платок, в который было завернуто письмо. Да, то был платок с вышитой газелью, который подарила мне дочь Альсавахи Альдавахи. В письме Азиза предупреждала меня, чтобы я не возвращался к возлюбленной, если она не перестанет мучить меня. «Сохрани эту вышитую газель, – писала она, – ибо она утешала меня, пока ты был вдали. Я знаю, что ты вспомнишь обо мне, но лишь когда я больше не смогу помочь тебе, и ты подумаешь обо мне с любовью и нежностью, но будет слишком поздно».

Я вздохнул в глубокой печали: «Где были моя доброта, сострадание, мои ум и сердце, когда я видел дочь моего дяди в тоске и горе? Я думал лишь о себе».

Я заплакал, и моя мать плакала вместе со мной, и я не мог заснуть много ночей – стоило мне закрыть глаза, я видел, как Азиза ждет меня в день нашей несостоявшейся свадьбы, я видел, как Азиза падает от моего удара, как она брызгает на меня розовой водой, чтобы привести меня в чувство, и как она объясняет и истолковывает жесты моей возлюбленной. Снова и снова я видел ее лицо – на нем читалось прощение, несмотря на печаль, которая грызла ее душу, как термиты грызут дерево. Я видел, как она медленно угасала из-за меня, и слышал ее слова: «Для тебя, мой возлюбленный брат, я бы и глаз из глазницы вынула».