Дядьки - Валерий Айрапетян Страница 16

Видимо, природа одарила его чудесным иммунитетом, раз через месяц после этой резни он все так же горячо проповедовал низкую мораль оральных ласк, стоя в центре внимающих ему пацанов. Авторитет Арика как охранителя нерушимых правил завокзального устава рос день ото дня. Только длилось это недолго…

На одной вечеринке, организованной сыном директора овощной базы на родительской даче, пока те окультуривались в Ленинграде (самом почитаемом всеми советскими людьми городе), Арарат совершил непростительную небрежность, изничтожившую идеологический пафос его лозунгов, а заодно и его авторитет.

Накупили вина, коньяка, еды и травки — для пущего веселья. Молодежи собралось человек двадцать. Женская половина гостей была представлена в основном студентками, которых дядя Адо пригласил по настоятельной просьбе «уважаемых пацанов». Арендовав у моей матери очки, дядя Адольф продолжал обрушивать на студенток пудовые гири вызубренных премудростей. Те в свою очередь не задумываясь впивались в его улыбчивый рот и спешно уводили в свободную комнату. Дядя Налик в это время отчаянно резался в «секу» в армейских казармах.

Дядю Гамлета не пригласили, потому что в прошлый раз на квартире одного фарцовщика он так упоительно мычал над своим анекдотом, что, когда перестал, перед ним в пустой комнате — трагично опрокинув голову в собственные ладони — сидел только хозяин квартиры. Гости под разными предлогами покинули хату, разглядев в таком начале вечеринки недобрый знак.

Арарат приметил на даче симпатичную студенточку и весь вечер подкатывал к ней, впрочем, мягко и без излишнего напора. Девушка оказалась из семьи военных. Папа — капитан, мама — прапорщик. Жила в Германии. В Минске. В Москве. Слушала «Битлз» и покуривала травку. Считала брак историческим недоразумением. Имела свои взгляды на любовь. Арик сосредоточенно слушал и, не в силах возразить, со всем соглашался. Уверенный в неоспоримом превосходстве над нею ввиду наличия у себя полового члена, он даже не вникал в суть ее рассуждений, заведомо отнеся их к разряду научной околесицы. Что не мешало ему делать выводы по отдельным фразам, касающимся «свободной любви», «отсутствия обязательств между мужчиной и женщиной» и других диковинных для него вещей. Сделанные заключения вполне устраивали Арика: девушка хочет и любит совокупляться.

Надо отметить, что в советскую пору в южных республиках, где девственность невесты считалась обязательным и нерушимым каноном, а порядочность и неприступность девушки являлись нормой, даже вслух озвученная девицей мысль о половом акте могла довести молодого человека до эякуляции. А тут — томно размазывая взгляд по лицу собеседника и сладко распахивая полные губы — девушка вещает темпераментному юноше, последний раз любившему женщину прошлым летом, что она не прочь трахнуться. От часовой эрекции у дяди Арарата сводило яйца. Его приятно потряхивало в предвещающем чувственный пир ознобе. Сбагрив в охапку дочь защитника отечества, он в спешке вломился в первую попавшуюся комнату и, забыв запереться, при включенном свете накинулся на зардевшуюся от готовности к случке девицу. Где-то в середине страстных предварительных ласк, девушка опустилась на колени и, стянув с Арарата штаны, сделала ему хорошо. Прободая слой за слоем, дядя Ара погружался в горячий и клокочущий мир телесного наслаждения. И вдруг — когда он еле сдерживал себя на ногах от готовности оросить ее рот благодарным фонтаном — она резко встала и коротко сказала:

— Теперь твоя очередь.

После чего легла, стянула с себя трусики, раздвинула ноги и, ухватив голову легшего на нее Арика, стала клонить ее книзу. Арик встрепенулся.

— Что это «твоя очередь»? — не до конца возвратившись в реальность, просипел Ара.

— Теперь ты мне сделай приятно. Там. Языком.

— Э-э-э-э… — протянул Арарат.

— Ну, как хочешь, — выстрелила строптивая красотка и потянулась за трусиками.

— Стой! — дрожа от похоти и не имея сил совладать с нею, гаркнул Арик. — Хорошо.

Он влез коленками на кровать, судорожно обхватил ее за бедра и нерешительно пристроил свое скомканное недовольством лицо между ее ног…

Тем временем кто-то из гостей, накурившись веселящей травы, затеял приватные конкурсы. Все, конечно же, поддержали. Не хватало одного мужчины, и загоревшийся идеей конкурса народ, вспомнив об Арарате, принялся его искать, коллективно распахивая двери комнат и всем гуртом вваливаясь в них. Когда дверь комнаты, в которой Арарат постигал все прелести свободной любви, разверзлась, публика дружно ахнула и чуть отпрянула назад. Девушки заговорщицки захихикали. Блатные завокзальные крутыши, как врытые дорожные столбы, стояли не шелохнувшись. Картина, длившаяся секунды, длилась вечность. Поместив вихрастую голову в проеме разведенных в стороны молочных ног, усердно работая языком и кивая, точно скачущий рысак, дядя Ара ублажал дочь капитана. Осознав присутствие посторонних, Арарат отпрянул от девичьей промежности, как от готовой к броску кобры. Но было поздно. Первым из мужчин тишину нарушил сын директора овощной базы.

— Да… — задумчиво произнес он. — Значит, автоматически приравнивается к пидорасу? Так ты говорил?..

И тут вышедшие из немого ступора «уважаемые пацаны», точно соревнуясь в остроте издевок, принялись долбить ими Арарата со всех сторон. Дочь военных, укрывшись простыней и собрав одежду, молнией унеслась из комнаты и вклинилась в девичий круг. Арарат стоял, не в силах пошевелиться. Хотелось думать, что это сон и что он вот-вот закончится.

— Не ободрал язык, братишка? — с нарочитой заботой в голосе летело с одной стороны.

— Ты, наверное, шею качал, братан? — долетало с другой.

— Нет, пацаны, он туда, наверное, мороженое уронил случайно! — неслось с центра.

— А может, свою честь?

После каждого предположения поднимался оглушительный хохот, а в Арарате вскипала ненависть к себе, к этому окружению, к дочери капитана и почему-то к своим родителям. После этого провала Арарат не мог больше оставаться в Арменикенде, в Баку, в республике. Не мог поехать в Армению, потому как слухи о происшедшем дошли бы и туда.

Через неделю после случившегося чуткий к чужой беде дядя Лева дал Арарату денег, и тот уехал в далекую Тюмень, чтобы мы уже больше никогда не смогли увидеть его.

Помню еще дядю Гастела, двоюродного племянника бабушки Люси, сына ее кузины. Гастел женился в шестнадцать лет и уже к тридцати обзавелся выводком из восьми дочек. Многодетная бедность была фамильным гербом этого рода. Дед Гастела, Тигран, обзаведшись семерыми, скончался за неделю до юбилейного полтинника, сраженный ударом высоковольтного провода, который повис на абрикосовом дереве после ноябрьского урагана. Отец Гастела, Мгер, наплодив одиннадцать детей и разменяв четвертый десяток, стал вдруг по-черному пить, не дотянув до своего сорокапятилетия двух дней.

Гастел, будучи старшим сыном, тянул всю семью на себе, поклявшись никогда не пить и не заводить более одного ребенка. Первую часть клятвы он сдержал железно, не выпив за жизнь и бокала вина. Вторую нарушил ровно семь раз.