Снежинка - Александр Пиралов Страница 16

– А ты подумала о том, нужна ли мне была эта новая жизнь?.. Хотя о чем я? Если ты и способна была в ту пору думать, то только не обо мне. Светили командировки, деньги… я был на твоем пути помехой, которую следовало топтать, дабы не мешал, и ты топтала…

Я чувствовал, что внутри меня поднимается хорошо знакомая волна, когда мне уже не по силам будет сдерживать себя. Лучше всего было, не доводя до скандала, распрощаться и уйти, но время для этого было упущено, и меня уже прорывало.

– Топтала?..

Было видно, что она уже пьяна и все хуже контролирует себя.

– А как это можно назвать иначе?.. У меня был мой мир, пусть маленький, но мой. Это был скромный мир, который я создал своими руками и любил. Очень любил. И вот в один прекрасный день этот мир перестал существовать, и потому только, что ты увидела возможность переселиться в другой, более обеспеченный и благополучный мир. В последние годы нашей жизни ты фактически гастролировала по командировкам, где зарабатывала большие по тем временам деньги, тем не менее, наша семья продолжала жить скромно, поскольку их не видела… Где сейчас эти деньги?.. Нет их… Они были съедены инфляцией начала девяностых…

Я видел, как ее губы задрожали, потом начали разъезжаться густой красной краской, а по щекам потекли черные от туши слезы, от чего она стала нетерпимо вульгарной. Мне, наверное, следовало остановиться, но я уже не мог. Наступала моя очередь топтать…

– Пользуясь связями и покровителями, ты разъезжала, останавливалась в престижных отелях, красовалась на приемах, нашла наконец достойного, по твоему разумению, мужа, и что же?.. Осела ты, когда вместе с эпохой кончились и командировки, в полной безвестности в небольшом рабочем городишке, и пределом твоих мечтаний стало возвращение к корням.

– Ты все сказал? – в ее голосе уже слышалась откровенная угроза.

Теперь она держала в руке бутылку, и мне казалось, что еще мгновение и эту бутылку ждет недавняя судьба букета роз. Но дело ограничилось очередной порцией ликера, поглощенной залпом.

– Нет, не все… Есть и еще кое-что.

Наступала пора самого жестокого, и я взял несколько секунд паузы, чтобы подготовить как можно более сильный удар.

– Ты рассчитывала, что наша дочь будет только твоей, и вновь жестоко просчиталась. Снежана не переставала быть и моей, и теперь она больше моя, чем твоя, и вскоре, думаю, ты в этом убедишься. Ты проиграла везде, где только могла.

Это был уже перебор. Но слова были сказаны, и она, сжав кулаки, бросилась на меня, но тут же запнулась о кресло, потеряла равновесие и рухнула к моим ногам. Я поднял ее и помог сесть. Бешенство из нее как ветром выдуло. Все – воля, самообладание, уверенность – куда-то делось. Остались лишь силы, чтобы хныкать.

Я уже бежал к двери, а вслед мне летело:

– Жена ж я тебе, Влад. Жена!..

Не помню, как преодолел лестницу. Помню лишь, как на улице начал звонить Полине.

– Все хорошо, Влад, все хорошо, – успокаивала она меня. – Сейчас последняя ученица, минут через двадцать – домой, заберу Сашеньку из садика, приготовлю наскоро что-нибудь… Быстрее ко мне.

* * *

– И это все? – спросила Полина, выслушав мой рассказ. – Плюнь да разотри. У нее климакс.

– Не понимаю, почему она со мной не разводится? Я же ей больше не нужен.

– О разводе, дорогой, и речи не будет.

– С чего бы такая уверенность?

– Есть женщины, которые не могут не быть замужем. Неважно, какие из них жены, но они непременно должны находиться в супружеской упаковке. Твоя жена, полагаю, – из этой породы…

Полина уже уложила Сашеньку и теперь чувствовала себя совершенно раскованной, как бывало обычно, когда все основное ею сделано, а я нахожусь в ее обществе. В такие минуты она позволяла себе полностью пренебрегать условностями.

– Слушай, Влад, ты никогда не думал, почему я пригласила тебя приехать в ту ночь?

– Я полагал, что это было одно из твоих настроений.

– Ну, в целом ты прав, но это было особое настроение, – сказала она и, видя, что я жду продолжения, добавила, – я хотела предложить тебе сделать нашего ребеночка.

Признаться, чего-то подобного я ждал, хотя не думал, что она заговорит об этом так просто. Мне сотни раз задавали вопрос о втором ребенке, и я всегда старался уклониться от его обсуждения и не столько потому, что не люблю лазанья в душу, а из-за боязни быть непонятным. Но вот все, что касалось Полины, находилось для меня как бы в другой плоскости, и сейчас я усиленно соображал, как найти слова, чтобы мой ответ был максимально честным. Я чувствовал на себе ее взгляд и терялся в догадках.

– Ну, Влад, что скажешь?

Я взглянул на нее, такую непохожую на все, что окружало меня, на такую одну-единственную и вдруг сообразил, что если меня и поймет кто-то, то именно она, и не надо каких-то особых слов, достаточно самых обыкновенных.

– Поленька… Поверь, если бы я хотел второго ребенка, то лучшей матери, чем ты, мне не найти… Но. Видишь ли, есть писатели одной книги, ученые одной идеи, а я вот папа одного ребенка… Говорят, двое детей – это как два родительских пальчика… Так вот, у меня один такой пальчик… Другого не нужно.

Она помолчала, видимо, тоже подбирая верные слова, и, не найдя таковых, сказала самые нехитрые:

– Тогда просто будем вместе.

Был, кстати, между нами и другой вопрос – о папе Сашеньки, но я все никак не решался задать его, боясь, что она может не так понять, но однажды вдруг ни с того ни сего стал смелым.

– Давай не будем об этом, Влад, я в этой истории такая дура, ты мне не простишь. – Есть теперь Сашенька. Разве этого мало? У нас есть.

– Давай не будем, – согласился я.

На том и порешили.

5

Сашенька сразу меня принял, подружился и стал задавать вопросы. Он задавал очень разные вопросы. Однажды спросил даже, что такое «свобода», и я честно ответил, что не знаю. «А почему?» – заинтересовался он. «У меня ее никогда не было, и я не могу рассказать о том, чего никогда не имел»…

Этот ангелок облюбовал мое продавленное кресло, где сидел, склонив свою льняную головку неизменно чуть вправо, а я пристраивался на скамейке рядом и читал ему все то же «Тараканище» и «Федорино горе»; песню Федоры я пел все также bel canto, как когда-то Снежинке. Только в отличие от ее мамы, называвшей меня идиотом, Полина, пытавшаяся навести в моей берлоге хотя бы видимость порядка, аплодировала и звала на «бис».

В такие минуты я возвращался в те времена, и порой мне даже казалось, что почти ничего не изменилось, и, наверное, чтобы доказать это самому себе, я предложил Сашеньке сочинять рассказики, как когда-то Снежинке, он охотно согласился, а я их сохранял в компьютере. Эта жизнь мне начала постепенно нравиться, хотя ностальгия не только не ослабевала, а, напротив, скорее усиливалась. Я подумывал даже, чтобы взять маленькую собачку, но возникала неразрешимая проблема выгула в период моих командировок. Обременять этим Полину я не мог. У нее и без того были огромные нагрузки.