Ты была совсем другой - Майя Кучерская Страница 16

– Вы Миша из Москвы? Я Ира.

Первое, что я подумал, увидев ее: бедная! Некрасивая до чего! Этот нос, тонкие губы, ну кто на такую поведется? Разве что ножки ничего.

В результате Ира помогла мне так, что неприятная командировка превратилась в мой личный триумф, материал мой кто только не цитировал – и все потому, что спокойная и трезвая Ира объяснила мне, к кому подойти, у кого лучше взять интервью, каков истинный расклад сил конкретно в этой компании и в городе и что, собственно, случилось – как обычно, все оказалось не совсем так, как представлялось из Москвы, но детали дела меня волновали все меньше, а вот Ира… Она оказалась милой, немного странной, знаете, такой тип хмуроватой отличницы из маткласса, одинокой и… дико полезной. Удивительно, через полчаса я перестал замечать, какой длины у нее нос, зато в глаза, наоборот, хотелось смотреть и смотреть, и иногда соскальзывать ниже! До гостиницы я в тот день так и не доехал.

Потом она призналась, что запала на меня с первой же встречи. Что никогда, никогда прежде не допускала до себя едва знакомых, да и никого почти не допускала, до меня у нее была только одна история, но тут… Ей понравилось, что я не надувался, не важничал, сказал все, как есть: ничего в ваших делах не понимаю, просвети, научи. Понравились моя беспомощность и ее нужность.

Для меня это была одна из многих тогда историй, покинув их город, я готов был забыть Иру навсегда, как забывал других, не вышло: пока писал статью, понадобились новые детали, позвонил, она с готовностью мне ответила. И понравилась мне еще больше: умом, непосредственностью и совершенно необъяснимой преданностью. Она стала приезжать в Москву, между нашими городами как раз пустили поезд-экспресс, и куда-то мы с ней постоянно ходили, в театры, в кино, довольно нежно проводили ночи, хотя видал я любовниц и поискусней – короче, Ирка стала одной из самых приятных моих подружек, хотя и не более того. Однако сама она, кажется, полюбила меня всерьез! Доктор, я до сих пор не понимаю, за что. Я не подавал ей ни малейшей надежды на продолжение, на семью, тем не менее несколько лет подряд, не навязываясь, не давя, она показывала: я рядом, с тобой и твоя, любимая, друг, если что – только свисти. После катастрофы с Наташей я свистнул. И она спасла меня в очередной раз.

Лет шесть после свадьбы мы прожили мирно, почти светло, не сразу, но все же родили близнецов и занимались ими, уже не такие юные родители, но едва мальчики начали подрастать, едва мы перестали жить только ими, и снова можно было внимательней взглянуть друг на друга – Ирка начала меня раздражать. Каждым поворотом головы, каждым словом, и опять мне казалось: до чего ж некрасивая, неженственная, слишком умная, и вечно демонстрирует свое тонкое знание людей! Я сдерживался, я понимал, как пошло и подло это с моей стороны, злиться на женщину, столько раз в жизни меня выручавшую, родившую мне двух отличных мальчишек, виноватую одним тем, что она не Наташа. И это несмотря на то, что Наташа в моем сознании давно превратилась в тень, за эти годы я научился не болеть ею вовсе, не думать о ней дни напролет, хотя вспоминал, вспоминал, конечно, нередко, все дурное давно смылось, она снова улыбалась мне после, теплой благодарной улыбкой полноты, и что я мог поделать, мне отчаянно хотелось повторить этот миг!

Все настойчивей мне представлялось: я другой, я давно не мальчик, как когда-то, спокойный, успешный мужик, при деньгах и работе, ей ведь как раз такие и нравятся. Я забывал, что, возможно, и она другая, любит другое, и против собственной воли верил: встреться мы теперь, все, конечно, сложилось бы иначе. Кто знает – может быть, мы смогли бы быть вместе. Это при том, доктор, что я не знал ничего. Где она, с кем? Специально попросил Толика не поминать ее, никогда! Не искал ее в соцсетях, – она и не появлялась. И Толик покорно молчал.

В конце декабря жилец из моей квартиры на восьмом съехал, а я не стал искать нового. На новогодних каникулах переехал туда сам. И не могу передать, какое испытывал первое время облегчение. Просто глотал эту свободу от семейной жизни, от звуков, от шума, первую неделю даже к близнецам не заходил. Но потом, конечно, соскучился. По ним, не по Ире, а она все молча приняла, не стала спорить. Я ведь сказал: «на время», и это время продолжалось до апреля. Пока в подъезде не начался капитальный ремонт, и невыносимая, необъяснимая скорбь не сжала мне сердце. Я пришел к вам от отчаяния, доктор.

А вы прописали мне трип.

Какая разница – в семь мгновений, в долгожданном полете из окна или трехчасовом, по центру Москвы? Встаю на подоконник, сажусь за руль.

9.

Архангельский переулок, дом 15А.

Меншикова башня, кто не знает. Я не знал, редко бываю в этих краях. Храм Архангела Гавриила, игривый, барочный, в цветах и башенках, наверное, положено любоваться, но я испытал лишь укол ненависти. К вам, доктор. Он будет кормить меня храмом. Храмом! Да я не верю. Не верю, доктор, понимаете, нет? Все это я уже проходил. Православие – это система защитных мер от ада внутри, не более, мер, лично меня ни от чего не защитивших, разве что на год-другой. Не отвечать на вопросы – вот единственное, что оно умеет. Отвечать «Не думай! Молись!». Вот зачем Бог дал нам разум, чтобы мы не думали, угу.

Я стоял у машины, напротив башни, в нескольких шагах на моей стороне переулка сгрудилась экскурсионная группа. Преимущественно тетки, всех возрастов и мастей. Вел экскурсию невысокий молодой человек, светло-русый, голубоглазый, вид у него был необычайно важный и, вероятно, именно поэтому убогий. Синяя дешевая курточка, давно не чищенные разбитые ботинки, не хватало на новые? «Барокко», «верхний восьмиугольник», «масонская ложа» – долетело до меня. Заморосил дождь, я поднял голову: небо было обложено со всех сторон. Где же солнце? Светило же только что! Может, не идти? Не последний раз.

Проверил тоску – лежит. Немедленно отсыревшим, скользким булыжником на душе. Попробовал сдвинуть, хорошим, что-то вспомнить. Ни с места. Так вот почему заветное прятали под камнем – надежней укрытия нет.

Дождь усилился. «Раскрывайте зонты и пройдемте во двор», – скомандовал ясноглазый.

Все потопали к храму. И я. Гид указал на белый барельеф ангела с поднятым и опущенным крылом над входом. Справа от ангела – под открытым крылом – ветвился дуб, это мы дубы и, в сущности, тупицы, пояснил экскурсовод, зато поглядите слева, видите? Закрытая крылом акация, акация – это то, к чему нам предстоит прийти, – жизнь, победа ее, в масонстве акация – символ бессмертия.

Я подумал, что сказанного мне в самый раз. Побреду за своей акацией. Зеленой благоухающей ветвью.

И даже заглянул в храм.

В храме было сумрачно, пахло как в склепе, и без того сиявший позолоченный подсвечник терла зеленой губочкой худая молодая женщина в рабочем халате, перед иконой в центре храма ставил свечу длинный человек с темной бородой, сумкой через плечо, в очках, скользнул по мне взглядом – усталым и высокомерным.

Но люстра мне понравилась, с нее свешивались гроздья винограда, ананасы, кажется, что-то еще. Ванька с Дэном наверняка попросили бы их сорвать.