Другая, следующая жизнь - Светлана Федотова-Ивашкевич Страница 16

– А помнишь, Рашид, – Андрей стал заштриховывать нарисованные квадратики, – ты рассказывал, что на заводе, который ты взял в Твери, есть подсобка с дверью, которую заварили еще во времена развитого социализма.

– Помню. Слесари туда стали ходить вешаться каждый месяц, а как дверь заварили, так перестали. Мы ее тоже открывать не стали. Мало ли что.

– Завод-то секретный, Рашид, был?

– Секретный. Да ты к чему клонишь? Думаешь, КГБ слесарей специально убивал? Опыты ставил? И тогда, и сейчас нормального слесаря 6-го разряда найти – счастье. Тренироваться можно было и на зэках, если уж на то пошло, и на этих, как их, в ЛТП которых сажали. Еще и экономическая выгода была бы.

– Он к тому клонит, что тут может быть рука ФСБ, – Бирюков в тот день проявлял просто чудеса проницательности. – Мы же рушим оборону страны. По сути, ключевой завод хотим закрыть по производству боеприпасов. Мало кто это понимает. Вернее так: кто-то может это понимать, как и то, что остановить нас невозможно. Ну, и какой-нибудь, прости господи, ворошиловский стрелок, владеющий сданной в металлолом установкой по производству торсионных полей, как партизан, решил помешать нам.

Компаньоны невесело рассмеялись и на том закончили совещание.

Андрей сидел в своем кабинете и вспоминал, как после окончания юридического факультета ПГУ в 1990 году был приглашен в управление КГБ возле театрального сквера.

– Мы можем предложить вам другие перспективы, – сказал офицер, лицо которого Андрей до сих пор помнил в мельчайших подробностях. Как и то, что его звали Валентин Викторович Глушко. Время было такое, что КГБ уже не особо боялись, но и дерзить не осмеливались. Андрей вежливо отказался от продолжения учебы в высшей школе КГБ, сославшись на другие жизненные планы, но вот что странно: в конце разговора он вдруг почувствовал такую сильную любовь к этому человеку, такое доверие и восторг, что это его даже напугало. Никогда Андрей не испытывал таких сильных чувств к кому-либо. Даже в детстве к родителям он относился ровнее. Для него такая реакция была, можно сказать, даже дикой.

Тем же летом, лежа в постели с филологиней с романо-германского отделения, подрабатывавшей журналистикой, услышал:

– Я так сильно тебя люблю, что хочу, чтобы ты все-все обо мне знал! Есть человек, к которому я испытала чуть ли не такую же любовь, как к тебе.

– Да ну?

– Дело было так. Я ходила в КГБ на пресс-конференцию. Через пару дней пришла согласовывать статью. И вот дядька, который даже не представился, читает мой материал, а я в это время к нему такую любовь неземную чувствую, ну прямо невероятную! Будете, спрашивает, с нами сотрудничать? Не буду, говорю, потому что я на темы культуры пишу, здесь случайно оказалась – журналист заболел, меня попросили заменить его. Так нам и там свои люди нужны, говорит. А я у редактора спрошу, если разрешит, то буду, а нет, так нет. Он засмеялся. А я такое счастье испытывала, что даже не знаю, с чем это сравнить. В этом было что-то ненормальное. Если бы в тот момент он сказал мне выпрыгнуть с десятого этажа, я бы сделала это с радостью.

– То есть спрыгнуть бы смогла, но сотрудничать отказалась? Странно.

– Ага-а. Я вся такая внезапная, вся такая противоречивая!

В 2000 году, когда начала нарастать народная истерия вокруг Путина, вышедшего из рядов ФСБ, Андрей снова вспомнил то лето. В восторгах вокруг этого некрасивого человека тоже было что-то глубоко ненормальное. Но задумываться всерьез об этом феномене не было времени. Тогда у них была в самом разгаре война по Тюменской мукомолке, затем бились в Сыктывкаре. Ну, даже если бы и задумался – к чему бы он тогда пришел? Да к тому же, к чему может прийти и сейчас. Нужно только поразмышлять.

Как там Рашид говорил? Если кувалдой можно гвоздь забить, значит, и кувшин тоже можно разбить.