Пистолет - Елена Крюкова Страница 16

Две молодые кошки: молодая кошка и молодой кот, свежие, гибкие, глаза горят, морды лоснятся.

Берегитесь, жирные голуби!

Ты умер. Тебя убили. Я знаю, как тебя убили, хоть я и не видела, как тебя убивали.

Прости меня, кот, пожалуйста, прости.

Прости, если можешь.

Душа твоя котячья видит, как я тут плачу. Разве по кошкам плачут? Разве по зверям вообще плачут? Это я уже загнула, да. Люди узнали бы – посмеялись бы надо мной.

Но люди глупые. Они не знают, что у зверей тоже есть души. И есть живые сердца. И что они думают тоже. И мыслят. И страдают. И плачут они, как мы. И – любят.

Любят они чище, лучше, крепче, сильнее, чем мы. Невозвратней.

Кот мой, кот, первенец, под диваном молодою Шуркой рожденный.

Ты слышишь меня, котяра? Слушай, как это было.

Я ведь знаю. Меня не обманешь. Не проведешь меня. Не заговоришь мне зубы.

3

Осип с дружком, с Культпросветом, работали, деньги хотели заработать большие. На стройку ездили. Тяжести таскали. Красили-мазали. С утра до ночи. Им деньги хорошие посулили, а когда пришла пора выдавать заработанное – подло, обыкновенно обманули. Сунули им в руки немного жалких бумажек, ухмыльнулись криво: благодарите, что хоть так расплатились, и давайте шпарьте отсюда, чтобы духу вашего тут не было, ну, живо?! И Осип и Культпросвет – что ж, развернулись на сто восемьдесят и ушли, а что оставалось делать. Их, хозяев и их прихлебателей, было много, человек пять, или шесть, или даже семь, а их было двое, и они были безоружны.

И пришли Осип и Культпросвет – куда? Не в мастерскую, нет.

Они пошли к Кэт, к этой лупоглазой потаскухе, что рядом, через двор, живет, что их, бедняг, юных собачат, приворожила. Спит она с ними подряд со всеми! А если и не спит – то там такая богема у нее! Вольница. Делай что хочешь. Видела я однажды эту Кэт. Крашеная сучка. Молодится изо всех силенок. Я бы на ее месте уже давно сидела в кресле, ножки на грелке, и вязала носок. А она туда же: плечики из декольте дешевого торчат, сигаретка в зубках золотых, волосенки крашеные надо лбом – колтуном взбитым, как петуший гребень. Дешевка! И на Осипа сладко так посматривает. Ну сука и сука.

Я Осипу тогда сказала… Он и слушать не стал.

Явились к Кэт. Закурили, как всегда. Засмолили – хоть топор вешай! Кэт на гитаре бренькала. Культпросвет «козьи ножки» крутил, из рассыпного табака и газеты «Город и горожане». Потом пришел Кузя-хромоножка.

– Когда у тебя нога-то поправится, Кузя? – крикнул Осип сквозь гитарное бренчание Кэт.

– А когда рак свистнет! – радостно возгласил Кузя.

– Кузя, у меня есть бабло! – крикнул Осип.

– Бабло? Это классно! – крикнул Кузя в ответ.

– У Культпросвета тоже есть! – крикнул Осип.

– А-а-а! Превосходно! – крикнул Кузя.

– И у Белого есть! – крикнул Осип.

– Ну вы, пацаны, в натуре! – крикнул Кузя и сложил пальцы рогами.

– Кэт, перестань тренькать на балалайке! – крикнул Осип.

– Ну вы че, пацаны! Это ж музыка какая! – крикнула Кэт, не переставая фальшиво и нагло играть на гитаре.

Осип подсел к Культпросвету.

– Культ, ты…

Не договорил: в проеме двери стоял, колыхался, как ковыль в степи, Белый.

– Белы-ы-ы-ый! – заорал Осип.

– Бе-е-е-е-ес! – заорал Белый.

Обнялись.

– На шашлычки завтра пойдем? – выкрикнул Осип и сильно хлопнул Белого по плечу.

– Ты! Мне! Плечо сломал! – крикнул Белый и согнулся, схватившись за плечо и кривя бледное смеющееся лицо.

– Кэт! Хватит! – крикнул Осип. – Ты не Мария Луиза Анидо, блядь!

Кэт бросила гитару на диван, она соскользнула с дивана и шмякнулась на пол со звоном.

– Ты! Я из-за тебя гитару разбила!

Сидела на полу, уже хлюпала носом, гитару гладила, как кота живого.

– Ну Бес он и есть Бес, – Белый сел рядом с Кэт на корточки. – А вот шашлычки, это хорошо. Пойдешь завтра с нами на Откос?

– Не пойду, – сказала Кэт, шмыгая слезным соленым носом. – Мне завтра в лазарет, на обследование, мать его за ногу.

Осип сел на край дивана рядом с Белым. У них в руках было по банке светлого пива.

– Белый, есть одно дело. Белый, а?

Белый сразу понял, печенкой почуял: будет денег просить.

– Белый, мне надо бабок… Я отдам…

Белый хлопнул себя пальцами об ладонь и свистнул.

– Так я и знал!

– Дурень…

Осип уже улыбался, потому что видел рожу Белого. Рожа Белого ясно говорила: ну дам тебе, одолжу, конечно, ну мы ж друзья, ну ясен перец.

– Я хочу пистолет купить, вот, – сказал Осип, радостно, глупо, счастливо, всеми зубами улыбаясь. – Он же и для нашей борьбы пригодится.

– Ядрена таратайка, пригодится, – сказал хрипло Белый и стукнул весело Осипа по плечу.

Как он покупал пистолет, я тоже знала. Видела. С рук, по-черному, в старом гнилом гнусном подъезде, у пьяного мужика, которому все равно было, что он продает, пистолет-то был краденый, а мужику лишь бы денег дали. Мужику дали краденый пистолет и сказали: вот, настоящий, дорого продай. Врете, какой настоящий, это же газобаллонный! – так подумал пьяница про себя, но говорить это ворам не стал, а под полу заховал и головенкой закивал: продам, а как же, и денежки верну, а как же, ребятишки, все путем будет, не волновайтесь.

Они и не волновались.

Они просто не явились ни завтра, ни послезавтра за деньгами, вообще никогда.

Их, воров, почти всех отловили менты; а один утонул в зимней проруби, пошел с другом на подледный лов – лед под ногой и поехал, и булькнулся он в ледяную, черную реку, и сразу с головой ушел, не спасли.

И пьяненький мужичонка, с этим стволом, то ли газовым, то ли газобаллонным, да из него тоже ж убить-то можно, спокойненько причем, то ли нормальным, с патронами и настоящими пулями, он и сам не знал, да разве ж он смог бы его попробовать – и на ком? на псе соседском, блохастом? – не знал, что ж делать-то: то ли ждать пропавших воров, то ли продавать ствол самому.

Душа неистово желала спиртного.

А тут продавцы, Ванька, наверное, кто ж еще, парня прислали.

И морда у парня такая… просящая.

На жалость бьет. Деньги смешные. В кармане мнет.

Но ведь эти-то пропали! Точно, замели их, мать-ть-ть…

А выпить очень хочется.

Мужичонка, трясясь всем телом от радости, и отдал Оське пистолет.

И Осип – взял, тоже от радости трясясь.