Горячая вода - Андрей Цунский Страница 16

Весной все начинают болеть. Диагноз зависит от числа, когда ты заболел. Если в городе объявлена эпидемия гриппа, то ты болеешь гриппом. А если заболел на день раньше или позже, то у тебя ОРЗ. Я успел попасть под ОРЗ.

Протемпературил я четыре дня, не хотел и не мог ничего есть. Это был самый злой грипп за несколько лет, тогда его не называли ни птичьим, ни свинячим, или какой он там еще бывает теперь. Но штука была серьезная. Хотя бы потому, что заболел папа.

Когда я уже начал потихоньку шастать на кухню и что-то жевать, папа вошел в квартиру с двумя хозяйственными сумками продуктов – это были полуфабрикаты из «Кулинарии» – вкусные, но дорогие… Просто больше ничего купить уже было нельзя. У нас в городе мясо исчезло году в семьдесят пятом, масло – еще через год вместе с сыром. Но о продуктах я в другой раз расскажу, ладно?

Папа разгрузил в холодильник бифштексы рубленые, салат столичный в литровой банке, уже вареную картошку и еще что-то, поставил на стол в кухне чай и сахар. Трехлитровую банку молока сразу вылил в кастрюлю и велел мне вскипятить ее, достал мед из шкафа, коробку с лекарствами, а потом вынул из шкафа все майки, тельняшки и футболки. Надел толстые шерстяные носки, лег под одеяло и прокашлял: «Теперь я могу спокойно умереть».

Мне стало не по себе. Все-таки так шутить, когда еще и мама в больнице, – это перебор. Но папа открыл глаза и велел принести градусник. Оказалось сорок ровно. Как у меня два дня назад. У меня на этот момент было тридцать семь и шесть.

Целые сутки с перерывами на короткий и отвратительный сон мы были заняты. Я грел чайники, толок клюкву с медом, кипятил молоко (дядя Эйно нам принес еще три литра), а папа – потел.

На всех батареях сохли майки, тельники и даже старые рубашки, но их не хватало. Мы оба потели быстрее, чем они сохли. У обоих болела голова. Участковая врач наша, женщина добрая и старательная, прописала все, что полагалось, и побежала по следующему адресу, кашляя на ходу. Ей тоже было плохо, но подменить ее было некому.

Когда от аспирина нам лучше не стало, папа позвонил своему знакомому – доктору Давыдову. Доктор Давыдов ответил, что зайдет через час двадцать, и ровно через час двадцать зашел. Он был в маске, перед тем как войти в комнату (и потом, перед уходом), долго мыл руки. Осмотрев нас обоих, он достал из кармана халата две коробки. На них было слово из десятка слогов, которое ни я, ни папа прочесть не смогли, но доктор Давыдов сказал: «И не надо. Это не вам». И следом достал стетоскоп и стал нас слушать. И дал еще каких-то банальных лекарств, а про лечение сказал, что ведется оно правильно.

Сутки спустя мы, умаявшись кипятить, сушить, потеть и переодеваться, включили телевизор. По телевизору шел спектакль «Мертвые души». У нас не было сил реагировать – смеяться или комментировать увиденное. Но хоть чем-то занять мозги было нужно.

А папа молчал еще и потому, что было еще что-то, что свалило его, обычно совершенно нечувствительного к простудам, тяжестью лежало у него на сердце и не давало покоя, так необходимого человеку, когда он болеет.

Но разом раздались два звонка. О втором я расскажу потом – это забавная история. А первый был самый важный, и после него папа пошел на поправку. Позвонил доктор Давыдов и сказал что-то, чего я не слышал. Но папа даже поднялся с дивана и спросил слабым голосом: «Ты уверен? Это уже точно?»

Из трубки раздался успокаивающий, почти беззаботный смех.

Папа лег и стал досматривать спектакль. В антракте он сказал:

– Надо бы поскорее в квартире прибрать. Маму через неделю выписывают. Обследование кончилось, теперь ей только немного что-то там поколют – и выпишут.

И улыбнулся.

И стал комментировать игру актеров и смеялся, только коротко, потому что сразу начинал кашлять.

И мне стало полегче. Мы заварили еще питья, выпили порошки антигриппин, которые состояли из всего-то навсего растертых в порошок аспирина, димедрола и аскорбинки, и забылись.