Материнское воскресенье - Грэм Свифт Страница 16

Она думала об Этель.

Этель, которая давно служит горничной в доме, где росли трое мальчиков, подобные пятна на простынях, конечно, знакомы, хотя это пятнышко, как ни странно, выглядело несколько иначе, чем те, что оставляли по ночам трое братьев. Впрочем, двоих уж нет. Хотя вот же они! Пялятся из своих серебряных рам на голую девушку. Джейн не без оснований предполагала, что Этель так и не довелось узнать, каково быть непосредственной причиной подобных «ночных выделений» у мужчины. Не говоря уж о том, что вряд ли она когда-либо чувствовала, как эти «выделения» проникают внутрь тебя, смешиваются с твоими собственными соками, а потом из тебя вытекают. Скорее всего, горничная Этель была девственницей. А ведь ей, должно быть, уже под тридцать. И родители у нее, наверное, совсем старые. Но, по крайней мере, они у нее есть, и сегодня ей разрешили с ними повидаться.

Столько бессмысленно потраченных «выделений»! Джейн на мгновение показалось, что солнечный свет заливает комнату какой-то яркой, слепящей пустотой. Почему, ну почему она должна чувствовать себя никому не нужной и одинокой после того, что было у них с Полом сегодня? Ведь ясно же, что она-то, в конце концов, совсем не такая, как Этель. Да к тому же сейчас весь дом вместе с небольшим парком в ее полном распоряжении, как сказал бы мистер Нивен.

Из спальни, минуя гардеробную, она проследовала в ванную комнату, находившуюся рядом. Это был настоящий маленький мужской замок. Она смотрела на бритвенные лезвия, кисточки для бритья и флаконы одеколона и решала, можно ли их потрогать. Ей очень хотелось взять в руки и подробно рассмотреть каждую из вещичек, стоявших на этих стеклянных полках. По крайней мере у нее хватило духу вымыться, а потом вытереться его полотенцем, еще влажным после того, как он сам им воспользовался. Этель все равно, не задумываясь, бросит это полотенце в корзину с грязным бельем.

У Джейн давно уже был вставлен пресловутый колпачок, раздобыть который помог ей Пол. Из-за этого колпачка из нее всегда столько всего и выливалось на простыни. Если бы не Пол, она никогда бы не сумела вставить себе такую штуковину, а он, разумеется, и это все организовал со своим обычным презрением к трудностям и сложным ситуациям. Однажды, когда ей почти на весь день дали выходной, она села на поезд в 1.20 до Ридинга, встретилась там с Полом, а когда все было сделано, они пошли в кино.

Бог его знает, как он ухитрился это устроить. В некоторых житейских ситуациях он все-таки явно проявлял большую смекалку, чем она. «У меня есть один знакомый молодой докторишка, Джей…» Ей, правда, понадобилось все же некоторое время, чтобы это… принять. Принять столь драгоценное для нее (нет, для них обоих!) средство предохранения.

А предположим, будет она размышлять впоследствии, она бы действительно забеременела. Пришлось бы ей в одиночку справляться со всеми последствиями – все это, разумеется, стало бы только ее заботой, включая и быстрое избавление от ребенка, – ради того, чтобы его свадьба с той не была отменена? Согласилась бы она все это вынести ради него?

Предположим, она решительно отказалась бы вставлять эту штуковину, скажем, месяца три назад.

Предположим.

– Это немецкий колпачок, Джей. Так что мое семя никак не сможет к тебе туда проникнуть. Во всяком случае, проникнуть глубже, чем ему нужно.

Она понятия не имела, почему эта штука называется «немецким колпачком». Ее одежда горничной тоже включала в себя маленький белый колпачок, вернее, чепчик. Так что временами она чувствовала, что носит как бы два колпачка сразу.

И еще это слово «семя». Еще одно очень странное слово. Точнее, странным ей представлялось его использование, поскольку у этой жидкости не было ничего общего с какими-нибудь семенами – например, с яблочными косточками или семечками тмина, которыми иногда посыпают каравай хлеба. И все же это слово было очень точным и правильным, это она, во всяком случае, отчетливо понимала. Ей это слово, пожалуй, даже нравилось. Именно им и воспользовался Пол, впервые познакомив ее с тем, что, собственно, это слово обозначает. Он так и сказал: «Это мое семя, Джей». «Господи, как же все это было давно!» – думала она. «Это мое семя. Мы можем посадить его в землю и поливать, а потом посмотрим, что из этого получится». И, честно говоря, она тогда никак не могла понять, шутит он или говорит серьезно.

И вот теперь наступила весна. Самое время сеять семена. «Время насаждать, и время вырывать посаженное…» ^[4].

Сколько же у них было этих «ночных выделений»!

Так, может, ее мать тоже была горничной, которая случайно забеременела? Может, с этого все и началось? Наверное, у ее матери не оказалось «немецкого колпачка», который можно было бы вставить, чтобы избежать попадания «ночных выделений»? «Ночных делений», как сказала бы Милли.

Затем Джейн зашла в гардеробную, испытывая сильнейшее искушение непременно потрогать – а может даже, и примерить, – то, что там висит. О том, что каждый день происходит в господской гардеробной, слуги могли только гадать. Итак, что мы наденем сегодня? Кем я хочу сегодня выглядеть? Интересно, почему это Пол выбрал сегодня – в такой чудесный день! – строгий, хотя и сидевший на нем идеально, серо-стальной пиджак?

Она снова вернулась в спальню. И снова услышала за окном негромкое птичье пение и далекое сопение паровоза.

Она, разумеется, могла бы выудить из общей кучи на кресле свои одежки, быстренько одеться и сразу же уйти. Помнится, в книгах она часто встречала такое выражение: «Замести следы». Но ведь он сказал ей: «Весь дом в твоем полном распоряжении». Вот она и попытается создать ощущение, словно это на самом деле так. Пожалуй, думала она, было бы неправильно сразу отказаться от подобной возможности, снова одеться и уйти. Более всего это походило бы на позорное отступление, даже бегство.

Джейн вышла на лестничную площадку, ступая босыми ногами по мягкому, как мох, ковру, и остановилась в густой тени, глядя, как пятнышки солнечного света словно просачиваются откуда-то сверху, из маленького окошка под самой крышей, высвечивая переплетение красных и коричневых нитей ковра и делая заметным вытертый кусок на верхней ступеньке. В лучах солнца блестели натертые перила и плясали в воздухе бесчисленные пылинки. Почему-то в воздухе всегда полно пыли, подумала Джейн. Вот из-за этого и приходится постоянно ее вытирать.

И она стала неторопливо спускаться по лестнице, едва касаясь пальцами перил, словно желая всего лишь деликатно оценить их качество, а вовсе не сохранить равновесие. На поворотах лестницы металлические столбики перил так и сверкали. Да уж, горничную Этель лентяйкой никак нельзя было назвать. В холле при появлении Джейн, казалось, возникло некое напряжение, словно находившиеся там предметы торопливо отступали и разбегались. Видимо, им никогда прежде не доводилось видеть ничего подобного: спускающейся по лестнице абсолютно голой женщины!

Босыми ступнями она почувствовала холодные плитки пола. В холле у двери, ведущей в вестибюль, с одной стороны помещались высокие стоячие часы, а с другой – огромное зеркало, в котором она видела себя в полный рост. У противоположной стены стоял стол, и на нем возвышалась гигантская чаша с какими-то странными побегами, сплошь покрытыми белыми цветами. Ну да, драгоценные орхидеи его матери. Такие необычные, не похожие ни на один другой цветок. В них была некая особая неподвижность, сочетавшаяся со странной настойчивостью, и каждый отдельный цветок выглядел как замерзшая бабочка.