Небо повсюду - Дженди Нельсон Страница 16

– Как? – спросила я. – Как иначе?

– Ну, например, это ведь кажется необычным, когда матери не видят своих дочек по многу лет.

Да, тут бабуля была права.

– Твоя мама от рождения была такой. Вылетела из моей утробы – и сразу устремилась в мир. С первого дня жизни она все бежала и бежала.

– Бежала прочь?

– Нет, Горошинка, она никогда не бежала прочь. Запомни это. – Она сжала мне руку. – Твоя мама всегда бежала навстречу.

Навстречу чему, думаю я, поднимаясь из-за стола. Куда мама бежала тогда? И куда бежит сейчас? Что для нее значит Бейли? Что значу я?

Я подхожу к окну, слегка отодвигаю штору и вижу Тоби. Он сидит под сливовым деревом, под яркими звездами, на траве, снаружи, в мире. Люси и Этель разлеглись у него на ногах. Просто удивительно, что собаки появляются только тогда, когда приходит он.

Я знаю, что мне надо выключить свет, забраться в постель и предаваться мечтам о Джо Фонтейне, но я этого не делаю.

Я иду к Тоби под сливу, и мы ныряем в лес, к реке. Нам не нужно слов: мы словно все спланировали заранее. Люси и Этель бегут за нами следом, а потом, когда Тоби говорит им что-то непонятное, разворачиваются и отправляются домой.

Я веду двойную жизнь: Ленни Уокер днем и Эстер Прин ночью.

Что бы ни случилось, не буду его целовать, приказываю я себе.

Стоит теплая, безветренная ночь, в лесу тихо и одиноко. Мы молча идем бок о бок и прислушиваемся к свисту дроздов. Даже в неподвижном лунном свете Тоби весь высушен солнцем и овеян ветром, словно плывет на яхте.

– Я знаю, что мне не надо было приходить, Ленни.

– Да, возможно.

– Я беспокоился о тебе, – говорит он тихо.

– Спасибо, – отвечаю я, и накидка нормальности, которую я ношу в чужом присутствии, соскальзывает у меня с плеч.

Мы идем, и из нас толчками изливается грусть. Я почти жду, что ветви нагнутся при нашем приближении, что звезды затухнут. Я вдыхаю запах эвкалипта (так пахнет в конюшне), густой и сахаристый аромат сосны и чувствую каждый вдох, знаю, что он еще ненадолго продлевает мне жизнь. Я чувствую на языке сладость летнего воздуха, и мне хочется пить его и пить, впитывать телом, этим моим живым, дышащим, пульсирующим телом.

– Тоби?

– М-м-м?

– Ты не чувствуешь, что будто ожил с тех пор, как… – Мне страшно спрашивать, я словно раскрываю какую-то постыдную тайну. Но мне важно знать, ощущает ли он то же самое.

Он не медлит с ответом:

– Я с тех пор всё больше чувствую.

Да, думаю я. Всё. Будто щелкнул переключатель, и всё заработало: и я, и всё во мне, всё хорошее и всё плохое, и орет на полную громкость.

Он хватает прутик и разламывает его между пальцами.

– По ночам я продолжаю лихачить на борде, – говорит он. – Хреновы трюки, которые только самые дебилы делают, и я тоже это все вытворяю… пару раз даже спьяну.

Тоби – один из немногих скейтеров в городе, кто регулярно и с неизменным успехом умудряется побороть гравитацию. Если уж он сам считает, что подвергает себя опасности, то это уже совсем что-то самоубийственное.

– Она бы расстроилась, Тоби. – Как я ни стараюсь, в моем голосе звучит мольба.

Он растерянно вздыхает:

– Знаю, знаю. – Он прибавляет шаг, словно пытаясь убежать от сказанных слов. – Она бы меня убила. – Тоби говорит это с такой убежденностью и с таким волнением, что я уже и не знаю, о чем он: о его трюках или о том, что случилось между нами. – Этого больше не повторится.

– Хорошо, – отвечаю я и все еще не понимаю, что он имеет в виду. Но если он о нас, то пусть не волнуется. Я настороже. Я пообещала Бейли, что мы больше не будем.

Но даже додумывая эту мысль, я ловлю себя на том, что пожираю его глазами: его широкую грудь, сильные руки, его веснушки. Я помню, как его рот жадно впивался в мои губы, как он запустил огромные ладони мне в волосы, как меня охватил жар от его тела, как это было…

– Это так безрассудно, – замечает он.

– Угу. – У меня слегка сбилось дыхание.

– Ленни?

Подайте мне нюхательные соли.

Он смотрит на меня как-то странно, но потом, как мне кажется, читает мои мысли по глазам: я вижу, как расширяются у него зрачки и блестит взгляд. Он быстро отворачивается.

ПРИДИ В СЕБЯ, ЛЕННИ.

Мы молча идем через лес, и я понемногу успокаиваюсь. За густой листвой почти не видно ни луны, ни звезд, и мне кажется, что я плыву по тьме и тело мое рассекает воздух, словно воду. С каждым шагом шум реки становится все громче, и я вспоминаю Бейли. День за днем, год за годом мы шли по этой тропинке и болтали, забыв обо всем, ныряли в пруд, а потом целую вечность валялись на прогретых солнцем камнях…

– Я такая потерянная, – шепчу я.

– Я тоже. – У него обрывается голос. Он больше ничего не говорит и не смотрит на меня – просто берет за руку и не отпускает. Мы забираемся дальше в глушь и пробираемся на ощупь в густую тьму.

– И я чувствую себя виноватой, – тихо говорю я, почти надеясь, что ночь поглотит мои слова и Тоби их не расслышит.

– И я тоже, – шепчет он в ответ.

– Но не только поэтому, Тоби…

– Что?

Со всех сторон тьма, и он держит меня за руку. Наверное, я даже смогу сейчас сказать это.

– Мне стыдно, что я все еще живу…

– Пожалуйста, Ленни. Не надо.

– Но она… в ней всегда было настолько больше всего…

– Нет. – Он не дает мне закончить. – Она бы ужасно расстроилась, что ты думаешь такое.

– Знаю… – И тут я выпаливаю то, о чем запретила себе даже думать, не то что говорить: – Тоби, она в гробу.

Я говорю это вслух, почти вскрикиваю. От этих слов у меня кружится голова, и мне так тесно, что хочется выпрыгнуть из тела.

Я слышу, как он шумно втягивает воздух. А потом говорит. Голос его звучит так тихо, что его почти заглушает шум шагов:

– Нет, это неправда.

И я тоже это знаю. Я поняла две вещи разом.

Тоби крепче сжимает мою руку.

Когда мы добираемся до ущелья Флайинг-Мэн, небо потоком изливается через просветы в листве. Мы садимся на плоский камень, и полная луна так ярко освещает реку, что вода превращается в чистый бурлящий свет.

– Почему мир все еще сияет? – говорю я, лежа под небом и пьянея от звезд.

Тоби не отвечает; он трясет головой и ложится рядом, так близко, что мог бы обнять меня, а я могла бы положить голову ему на плечо. Но ни он, ни я этого не делаем.

Потом он начинает говорить, и его тихие слова растворяются в ночи, словно дым. Он говорит о том, что Бейли хотела устроить свадьбу прямо тут, в ущелье, чтобы они могли прыгнуть в пруд, едва произнеся клятвы верности. Я приподнимаюсь на локте: в лунном свете я так ясно это вижу, словно смотрю кино. Я вижу, как Бейли, промокшая до нитки в своем оранжевом свадебном платье, смеется и ведет процессию обратно домой. Ее небрежная красота так огромна, что идет в нескольких шагах перед ней, точно глашатай. Тоби говорит, и в фильме из его слов я вижу, какой счастливой была бы моя сестра, и внезапно теряюсь. Куда теперь денется все это счастье, наше счастье? Я плачу, и лицо Тоби склоняется надо мной; слезы его падают мне на щеки, и я не понимаю, где заканчиваются его слезы и начинаются мои. Я понимаю только, что все счастье закончилось и что мы опять целуемся.