Озеро Радости - Виктор Мартинович Страница 16

На обложке, крупно, Ясин отец. Сбоку подпись: «И СНОВА СЕРГЕЙ.Опубликован рейтинг самых богатых и влиятельных». Отец на портрете взят крупно, хорошо видны поры кожи, можно пересчитать все седые щетинки в бороде. Различимы даже лучики в радужной оболочке глаз. Яся понимает, что никогда не видела это лицо так близко и отчетливо. Она отступает в комнату, автоматом прощается с Валькой. Прибито держит журнал в руках некоторое время, потом открывает шкаф и кладет его внутрь обложкой вниз, поверх разгружая блузки, майки и свитера из своей сумки. Папа похоронен надежно. Затем она ложится на колючее одеяло с верблюдами и закрывает глаза, но ей требуется две недели, чтобы научиться засыпать тут и спать, не обращая внимания на хлопанье блочных дверей, крики желторогих дятлов и прочие звуки джунглей, доносящиеся из коридора.

* * *

Самое психологически тяжелое в жизни в общаге — приготовление пельменей на общей кухне и поедание их за общим столом. Сметана, извлекаемая из коммунального холодильника, успевает пропахнуть — иногда от нее несет чесноком, натянутым от сала, шмат которого устроен чьей-то рукой поверх ее открытой банки; бывает, она приобретает аромат дымка — это значит, рядом лежала буженина; но чаще всего она имеет легкий запах столовского салата оливье, пластиковое ведерко с которым Валька по-соседски прилепляет бочком к ее банке. Водилы автопарка явно недоедают этого оливье, явно.

* * *

Субботний вечер, Валькин крик через дверь: «Я-ни-на! Я покурить вышла, а там к тебе такие гости! Спустись, челюсть только рукой держи, а то отвалится и по ступенькам в Аддис-Абебу ускачет, будешь ходить красивая, как Фредди Крюгер!» И неизменный раскатистый хохот. Всем бы такую уверенность в собственном чувстве юмора, как этой любительнице салата оливье.

Яся недоумевает: какие гости? Кто может знать ее в этом городе? И сердце, пустившееся в пляс при мысли о том, что это отец, или дворецкий отца, или арамеец с верительной грамотой от отца: «Доча, папу отпустило, жду домой». Она сбегает вниз и приходит в оторопь.

В белой выглаженной рубашке с коротким рукавом, в брюках асфальтного черного цвета и мокасинах оттенка дорожной разметки, там стоит Виктор Павлович Чечуха, председатель районного исполкома, царь Малмыг. Его Величество гордо облокотился на служебную «Волгу» цвета своих мокасин и вид имеет подчеркнуто непринужденный. Человеку нужно приложить много усилий, чтобы принять настолько непринужденный вид.

— А, вот вы где, Янина Сергеевна! — энергично произносит он, как будто Янина Сергеевна в это время могла быть в термах, в колизее, в храме Диониса, и все эти места он обежал, прежде чем непринужденно прислониться локтем к крыше своей «Волги» у подъезда общежития.

— Что я натворила? — удивляется Яся. — Не каталогизировала номер «Советской Белоруссии» и вам пришел выговор? Или хотите меня порадовать тем, что вам разрешили отпустить меня в Минск?

— Напротив! — радостно переминается он.

— Ну а если «напротив», то я, пожалуй, вернусь к себе в башню, — пожимает плечами Яся.

Виктор Павлович смущен, он машет рукой и не знает, как продолжить разговор. Он трогательно неумел в обращении со всеми, кроме подчиненных.

— Ну что вы сразу, так сказать, в атаку! — просит он пощады. — Я же к вам с самыми, так сказать, служебными намерениями. Хотел прокатить по вверенной территории с целью формирования благоприятного отношения к Малмыжскому району и его героическому прошлому.

— Поедем смотреть мумии ветеранов? — криво усмехается Яся. Ей непонятна цель визита этого человека, она не может отделаться от подозрения, что он докопался до ее родословной и сейчас будет просить оказать через папу содействие в обновлении парка картофелеуборочной техники.

— Яся, — наконец говорит он предельно человеческой интонацией — она уже слышала ее, когда он объяснял, почему не может отпустить ее в Минск. — Яся, садитесь, я покажу вам кое-что.

— Ладно, — говорит она прежде всего себе и устраивается в салоне.

Из окон общаги свешиваются головы любопытных: не так часто помазанник божий одаривает джунгли своим вниманием. Еще десять минут, и у крыльца образуется очередь из бьющих челом по поводу текущего крана в блоке номер… Среди выглядывающих есть и Валька. Она демонстрирует Ясе большой палец — молодец, мол! Такого хахеля отхватила!

«Волга» трогается с места, Виктор Павлович включает магнитолу и быстро перегоняет на четвертый трек — из колонок звучит «Lady in red is dancing with me. Nobody’s in, just you and me». Рядом с переключателем скоростей — диск «Romantic Collection. Vol. 3» со свежесодранным ценником. «О-о, вот и долгожданная любовная линия нашего производственного романа», — думает Яся про себя и поджимается еще больше.

Они быстро выруливают из Малмыг (Виктор Павлович успеет проехать мимо пузатого двухэтажного домика и сообщить, гордо, но без явной двусмысленности: «Мое служебное жилье. Один живу») и мчатся через поля. Солнце красит леса оранжевым, особенно стараясь на стволах сосен.

— Вот тут очень большое сражение было в Великую Отечественную войну, Яся, — сообщает председатель, причем сообщает тем самым человечным голосом; по его мнению, рассказ должен ее тронуть. — На холмике немецкий дот стоял и, значит, по нашим ребятам, которые на него в атаку шли, крупнокалиберным пулеметом. А дот — это, знаешь…

Яся зевает, хотя ей не хочется зевать. Оказывается, симулировать зевок также хлопотно, как и симулировать непринужденность.

Председатель прерывается на полуслове. Они едут молча, играет диск «Romantic Collection. Vol. 3». Машина замирает на обрыве, внизу течет виляющая Вилия, слева утомленное солнце нежно с полем прощается. Расчет по времени верен.

— Давай тут постоим немножко. На закат посмотрим, — предлагает председатель.

Яся соглашается — а что делать? До общаги — 36 километров, она следила по спидометру. Они смотрят на закат, и когда признаки нетерпения, проявляемые девушкой, становятся слишком явными, Виктор Павлович предлагает вернуться в машину. Он управляет, не роняя больше ни слова и непонятно: он обижен, он раздражен, он злится на себя (по всем раскладам, ему — надо бы). Наконец он поворачивается к ней и, залитый последними лучами так и недосмотренного из-за Ясиного нетерпения заката, спрашивает:

— Эх, Яся, Яся… Что ты себе думаешь? Сколько лет тебе? Двадцать два скоро будет? А добилась ты чего? Диплом непонятный да специальность, которая в жизни нормальному человеку ни к чему. Ни семьи, ни детей, ни будущего… А нормальная ведь девка! Тебе жить да жить!

Яся не находит, что ответить — в каком-то глобальном смысле он, конечно, прав, но то, что он называет жизнью — жизнью в стиле «Romantic Collection. Vol. 3», с телевизором и простым человеческим счастьем в белой рубашке с коротким рукавом, не интересует ее ни с какой вообще стороны. Ободренный Ясиным молчанием в ощущении собственной правоты, Виктор Павлович поддает газу, и они подлетают к паркингу у деревянной беседки.

Есть места, которые хорошо выглядят в ярком солнечном свете. Есть места, созданные для туманного утра (к таковым относятся большие деревья, растущие у реки). Есть горные вершины, на которые нужно смотреть только на закате — иначе возненавидишь их за открыточность. Существуют и места, которым к лицу тонуть в сумерках. Они — в одном из них. Беседку обступает лес. Лес обступает вечер. Вечер обступает ночь, подкрадывающаяся с востока. На западе небо алеет.