Мистер Эндерби. Взгляд изнутри - Энтони Берджесс Страница 16

– Боже ты мой, – вздохнула Веста Бейнбридж, – да у вас, похоже, просто одержимость клоакой. Женский пол большие дозы реальности не переносит. Желательно любовь и мечты, а еще младенцы – без клоачной одержимости. Загадка звезд тоже была бы кстати, особенно увиденная в садике при муниципальном доме. Возможно, брак.

– Скажите, – попросил Эндерби, – вы мисс Кембридж или миссис?

– Не Кембридж, а Бейнбридж. Не «Флегма», а «Фем». Миссис. Почему вы спрашиваете?

– Должен же я как-то вас называть, верно?

Она как будто наконец наелась, и Эндерби достал мятую пачку сигарет.

– Я буду курить свои, если вы не против, – сказала она и достала из сумочки пачку дешевых корабельных сигарет, и не успел Эндерби найти в своем коробке неиспользованную спичку (по давней неведомой привычке он сохранял использованные), она щелкнула перламутровой зажигалкой. Ее широкие ноздри выпустили две симпатичные сизые струи.

– Полагаю, ваш муж служит на флоте, – догадался Эндерби.

– Мой муж мертв. Теперь ясно, насколько вы взаправду отрезаны от мира. Кажется, все слышали про Пита Бейнбриджа.

– Извините. Мне очень жаль.

– За что вам извиняться? За то, что он мертв, или за то, что вы никогда про него не слышали? Неважно, – сказала вдова Бейнбридж. – Он погиб в аварии четыре года назад, разбился на ралли в Монте-Карло. Я думала, это всем известно. В газетах писали, это большая потеря для мира гонок. Он оставил по себе красивую молодую вдову, которая замужем пробыла только два года, – добавила она с толикой насмешки.

– Это так, – серьезно сказал Эндерби. – Совершенно определенно так. Я про красивую. Сколько?

– Сколько что? Сколько он мне оставил или насколько я его любила? – Она как будто внезапно устала, наверное, от переедания.

– Сколько я буду получать за стихотворение?

– Мистер Дик [11]еще всех нас обставит, – вздохнула Веста Бейнбридж и села прямее. Смахнув с колен невидимые крошки, она сказала: – Две гинеи за стихотворение. Это немного, но больше мы не потянем. Понимаете, мы печатаем мемуары поп-певца, конечно, не очень длинные, потому что ему всего девятнадцать, – но они, уж поверьте, обходятся нам в копеечку. К тому же их еще надо за него писать. Однако тираж они нам поднимут, мягко говоря. Если такой роскошный гонорар вам подходит, я пришлю вам контракт. И несколько прошлых номеров «Фем», чтобы вы поняли, что он из себя представляет. Пожалуйста, помните, что словарный запас у наших читательниц не очень обширный, поэтому не бросайтесь заковыристыми выраженьями вроде «орифлама» или «мажоритарный округ».

– Спасибо, – ответил Эндерби. – Я правда очень благодарен, что вы обо мне такого мнения. Вы действительно очень добры.

Он тыкал в пепельнице спичкой, ломая окурки, – для этого требовалось сидеть, скорчившись, на самом краешке кресла, и миссис Бейнбридж открывался вид на его лысую макушку. Теперь он поднял взгляд. Глаза за очками были довольно влажные.

– Послушайте, – улыбнулась она, – вы не верите, что мне нравятся ваши стихи, да? Хорошо, я даже наизусть парочку знаю.

– Почитайте, – взмолился Эндерби.

Сделав глубокий вдох, она очень ясно, но довольно монотонно продекламировала:

Мечта, о да, – но не для всех одна.

Мысль, ткавшая ее, ткала умело,

Гармонией прекрасною все пело, —

Что нота, то знакома нам она.

– Хорошо, – сказал Эндерби, – я впервые взаправду слышу….

Во тьме глубокой гордость не смирилась

Тех вод, что сточной могут стать дырою,

Но океан пел рыбам и героям,

Пока золотари не появились.

– Замечательно, – сказал Эндерби. – А теперь сестет. – Звук собственных стихов привел его в возбуждение.

Миссис Бейнбридж уверенно продолжила:

«Wachet auf!» [12]– задорно кричат петухи во дворах,

И мирные долы под солнцем невинно светлеют.

Пусть ласточки свили гнездо на соборных часах,

Но утро настало – ведь птицы же лгать не умеют.

Ключи тяжело заскрипели во ржавых замках,

И люди теснятся вокруг очагов все бодрее.

– Пожалуйста, – отдышалась она. – Но, правду сказать, я понятия не имею, что это значит.

– А значение не так уж важно. Я удивлен, что сонет вам понравился. Я не назвал бы его женским стихотворением.

Внезапно сонет словно бы обрел свое место в реальном мире: кругом заморские бизнесмены читают финансовые газеты, аромат «Мисс Диор», шум Лондона за стенами отеля, только и ждущего, чтобы наброситься на поэта. В ее устах стихотворение обрело применение и весомость.

– А что, собственно, вы подразумеваете под женским стихотворением? – спросила миссис Бейнбридж.

– Для вас, – с обезоруживающей искренностью ответил Эндерби, – что-то помягче, но более элегантное, без такой суровости, мысли и исторических реалий. Понимаете, этот сонет про Средние века и приход Реформации. Ласточка в сестете – не просто ласточка, есть подвид ласточек, которые называются «мартин». В последних шести строках подразумеваются Мартин Лютер и роспуск монастырей. Все становятся сами по себе, исчезают общая теология и общие точки соприкосновения, и невозможно определить, который час, потому что общую традицию выхолостили. Уже нет ничего надежного и ничего таинственного.

– Понимаю, – отозвалась Веста Бейнбридж. – Выходит, вы католик.

– Нет, нет, – запротестовал Эндерби. – Я не католик, в самом деле нет.

– Как скажете, – улыбнулась Веста Бейнбридж. – Я и с первого раза вас услышала.

Протестант Эндерби усмехнулся и замолчал. Пришел со счетом официант, мягко, но горестно жуя губами.

– Мне, – велела она, и банкноты зашуршали в ее сумочке, как скворчит на сковороде свиной жир. Она оплатила счет и на чай дала по-женски, то есть скромно.

– Я бы пригласил вас пообедать со мной сегодня вечером, но только сейчас понял, что не захватил с собой достаточно денег. Понимаете, я ожидал, что сразу после ланча уеду. Ужасно жалею об этом.

– Незачем, – улыбнулась Веста Бейнбридж. – Я уже приглашена. Ресторанчик в Хэмпстеде. Но очень мило было с вашей стороны предложить. Ну… – Она посмотрела на свои крошечные часики с крышкой. – Боже ты мой, сколько времени прошло? Куда мне писать?

Достав блокнотик, она застыла с карандашом наготове, чтобы занести в анналы продиктованное Эндерби. Эндерби продиктовал. Сейчас, выведенный чопорно этой тонкой рукой, адрес показался вульгарным и даже комичным: Фицгерберт-авеню, дом 81. Он попытался скрыть от нее шумы спускаемой воды в туалете, резвящихся среди рукописей мышей, перезвона молочных бутылок в коросте засохшего молока.