Сибирский редактор - Антон Нечаев Страница 16

– В моем становлении как писателя поучаствовал прежде всего классик испанской литературы Кнут Педерсен… Нет, не то. Надоели карлики из прошлого недостолетия. Может, цитатами девку запутать, зашифровать какую-нибудь хрень, пусть сама допирает, кто меня как писателя «становил».

Не отрежь себе дедушка письку и не повесься, стал бы я бумагу корябать своими творениями? Как не отказываешься от прошлого, но это тот хвост, который невозможно отбросить. А ведь я совсем не знал деда. Этот псих совершил свою психоакцию за год до моего рождения в июле 1969 года, самый расцвет совдепа, разверстые ворота в застой. ГЭСы липли к рекам, губя их и попирая, заводы пыхтели, вовсю выпуская танки и химоружие под видом товаров народного потребления. Дед, будучи корреспондентом самой главной столичной партийной газеты, ездил по региону от Карского моря до Саян, воспевая стройки и жизнь народа, таежную природу и партийных вождей. В портах его ждали гостеприимные теплоходы, комфортабельные каюты, в поездах – купе СВ класса, дома по специальной линии связь с главной газетой, крайкомовская «волга» по первому требованию.

Когда ГЭС построили, и Енисей перестал замерзать, и рыба сдохла, а какая ушла, и земли с деревнями, церквями, погостами занырнули под воду, дед плакал навзрыд, не скрываясь и не стыдясь. И тут же бежал к письменному столу китайского производства записывать очередное творение, восхваляющее все дела и замыслы партии (порою и перебарщивал: сочинил, к примеру, оду на поворот сибирских рек в Среднюю Азию, в расчете получить за это произведение очередной сверкающий орден, но от такого безумного проекта даже безголовое коммунистическое руководство спустя время беспомощно отреклось – не потянем).

Спрашиваю у своего друга, поэта послевоенного поколения, который деда немного знал. А уж во всех писательских сплетнях и склоках друг просто умелый лоцман-абориген: ни на одну паршивую мель не наскочит.

– Скажи, Серега, ну повесился он, ладно, бывает. Но хуй-то зачем себе отрезать?

Серега затягивается беломориной и отвечает глубокомысленно:

– Антон, не суди поэта. Судить поэта мы не вправе. Кто знает, почему он так сделал? Может он так наглядно положил хуй на все дела советской власти, на нее саму? А может он отрекался от всех делов хуя?

До этого соображения я еще не додумывался. Дед, несмотря на свою крайнюю степень близорукости, был отъявленным ловеласом. Но поскольку был слеп, реагировал только на ярких блондинок в светлых, желательно голубых одеяниях. Думаю, всех ярких блондинок в крае в то время он перетрахал. Поскольку вместе со стремлением как можно больше перевести бумаги на что бы то ни было, мне от деда досталась и близорукость, в половых предпочтениях я точно такой же. Нет, быть блондинкой не обязательно, но яркой, вспыхивающей, бурлящей очень хотелось бы. И тут уже не важны возраст, внешность, одежда или ее отсутствие. Важен шум, заметность, эксцентричность. Именно по этой причине я на всех тусовках привязываюсь к самой заметной бабе нашего круга, жене Весельчака У. Периодически из-за этого у меня возникают проблемы, ибо У. (между прочим, тоже невероятный толстяк) по-кавказски ревнив, хотя по-сибирски интеллигентен. Нелька, жена его, мне уже и напрямки говорила: – Слушай, дебил, я с твоей мамой в институте училась, причем я на четвертом курсе была, она же на первом. С твоим ебливым папашей у меня был роман, а тебе до папаши далеко: ни пенисом, ни интеллектом (опять!) не вышел. Что тебе от меня надо?

Не знаю чего… Света, шума, радости, слюнных брызг… Нелька Керн… Скучно без нее болтаться в серых буднях тусовок, без ее громогласности, безапелляционности, наглости. Без нее и водка не в кайф, и другие бабы в сравнении с ней просто дешевые куклы из «Детского мира».