Антон, надень ботинки! (сборник) - Виктория Токарева Страница 16

– Не хочу, – спокойно сказала Люля.

– Почему?

– Ты мне не нравишься. Поэтому.

Вышел отец и сказал одно слово:

– Вон…

Алик попятился и ударился о косяк двери. Поморщился. Почесал плечо.

– Вон, кому говорят, – повторил отец.

– Уйду, уйду, – не обиделся Алик. – Дай мне денег. Последний раз.

– Ничего я тебе не дам, – сказал Месяцев и добавил: – Скотина.

– На день рождения позвали, – объяснил Алик. – Надо подарок купить.

– Иди работать, будут деньги, – сказал отец. – Ступай вон.

Алик стоял на месте.

– Ты не расслышал? – спросила Люля.

– Уйду, черт с вами, – беззлобно сказал Алик. – Где бы денег взять? Дай в долг. Я отдам.

– Научишься себя вести, тогда приходи, – сказала Люля.

Алик ушел озадаченный.

– Ну как? – спросил Андрей.

– Никак, – ответил Алик. – Не понимаю, зачем старому человеку деньги? Деньги нужны молодым.

Алик и Андрей пешком пошли до Красной площади. Вся площадь была до краев набита людьми. Выступала какая-то крутая группа. Музыка, усиленная динамиками, наполняла пространство до самого неба. Ритм соединял людей и пространство в одно целое. Все скакали, выкидывая над головой кулак с двумя выдвинутыми вперед пальцами. Получался сатанинский знак. Вся площадь в основном состояла из молодежи, которая скакала, как на шабаше.

Алик и Андрей тоже выкинули над головой сатанинский знак и стали скакать. Алику казалось, что он зависает. И если подпрыгнуть повыше, то полетит. Жуть и восторг. Они заряжались от толпы и сами заряжали. Как в совместной молитве, но наоборот. В молитве человек просит, а здесь берет не спрашивая. Здесь все можно, здесь ты – хозяин, а не раб. Можешь брать у жизни все что хочешь и пробовать ее на зуб, эту жизнь.

Денег хватило на бутылку водки и триста граммов колбасы. Колеса были.

Андрей размешал колеса в стакане.

– Это что? – спросил Алик.

– Циклодол. При паркинсоне прописывают. Я у дяди Левы украл.

Алику было плевать на дядю Леву с паркинсоном. Он спросил:

– А что будет?

– Ничего. Он еще себе купит. У него рецепт есть, а у меня нет.

– Я не про дядю Леву. Я про нас.

– Глюки. Посмотрим.

Андрей размешал еще раз. Они хлебнули. Стали ждать.

Появились какие-то блоки из пенопласта. Из них составлялся космический корабль. Как в детском конструкторе.

– Ну как? – спросил Андрей.

– Скучно. Давай водки добавим.

Налили водки. Сделали по глотку.

Космический корабль стронулся с места и мерзко задребезжал. Скорость нарастала, дребезг усиливался. Потом взрыв. Треск и пламя. Загорелась голова.

Алик дошел до телефона. Снял трубку. Набрал номер. Позвал:

– Мама…

И упал.

Трубка раскачивалась над остановившимися глазами. И оттуда, как позывные, доносился голос матери:

– Алё… Алё…

Хоронили через два дня. Похоронами занималась Люля, потому что больше оказалось некому. Ирина лежала, как неодушевленный предмет. От нее не отходил врач. Лидия Георгиевна продолжала смотреть в свою точку. Ани не было в Москве. Они с Юрой уехали на Кипр. Сейчас все ездили на Кипр.

У Люли оказался знакомый священник. Алика отпевали по русскому обычаю.

В изголовье стояли Месяцев и Ирина. Месяцев видел лицо своего сына, лежащего в гробу, но не верил, что он мертвый. Ему казалось, что это какое-то недоразумение, которое должно кончиться. Бывают ведь необъяснимые вещи, вроде непорочного зачатия. Где-то, самым верхним слоем мозга, Месяцев понимал, что его сын умер. Его хоронят. Но это не проникало в его сознание. Месяцев стоял спокойный, даже величественный. Ирина почему-то меняла головные уборы: то надевала кружевную черную косынку, то новую шапку из лисы. Шапка увеличивала голову, она была похожа в ней на татарина.

Народу набралось очень много. Месяцев не понимал: откуда столько людей? Была почти вся консерватория, школьные друзья Алика, Люля и ее знакомые. И даже мелькнуло лицо театрального администратора. Может быть, он участвовал в организации похорон.

Месяцев увидел Льва Борисовича, своего старинного друга, – жалкого и заплаканного. Месяцев дружески подмигнул ему, чтобы поддержать. Глаза Льва Борисовича наполнились ужасом. Он решил, что Месяцев сошел с ума.

Люля скромно стояла в дверях в своей шубе из черной норки. Ее сумочка была набита лекарствами. На всякий случай.

Неподалеку от Люли стояла ее подруга Инна в лисьем жакете. К Инне подошла Муза Савельева и сказала:

– А вы зачем пришли? Какая бестактность! Дайте матери сына похоронить.

Подруга поняла, что эти слова относятся к Люле, но промолчала. В глубине души она осуждала Люлю. Могла бы дома посидеть. Но Люля как бы показывала общественности, что Месяцев – с горем или без – это ее Месяцев. И она сторожила свою добычу.

Священник произнес над гробом какие-то простые и важные слова. Он сказал, что на все воля Божия. Значит, никто не виноват. Так распорядились свыше. И что когда-нибудь все встретятся в царствии Божием и снова будут вместе. Месяцев зацепился за это слово: ВСТРЕТЯТСЯ… И все, что происходило вокруг, он воспринимал как временное. Люди пришли, потом уйдут. А он будет ждать встречи с Аликом.

Дома были раскинуты столы для гостей. Люля все организовала. А у Ирины в доме – стол для ее гостей. Пришлось делить знакомых и друзей. Некоторые отошли к Ирине и разделили ее горе. Большая часть отошла к Игорю и села за его стол.

Месяцев присутствовал и одновременно отсутствовал. Его не было среди гостей. Иногда выныривал, как из глубины, и вместе с ним выплывало одно слово: затоптали.

Когда все ушли, он лег лицом к стене и стал ждать.

Дни набегали один на другой. Месяцев не замечал разницы между днем и ночью. Как за Полярным кругом. Ему было все равно.

Люля требовала, чтобы он поехал к знакомому психоаналитику. Но Месяцев знал, что скажет психоаналитик. Он выбрал день и отправился к священнику.

– Я устал переживать смерть своего сына, – сказал Месяцев. – Я хочу к нему.

– Это бессмысленно, – спокойно сказал священник. – Вас не примут раньше положенного вам срока.

– Это как? – не понял Месяцев.

– Ну, на мирском языке: будете ждать в приемной.

– А там нельзя курить… – мрачно пошутил Месяцев.

– Что-то в этом роде. Ваша душа будет маяться так же, как здесь.

Месяцев помолчал.

– А ему было больно?