Великолепие жизни - Михаэль Кумпфмюллер Страница 16

Вот оно и прошло, наше лето, говорит Юдит и подытоживает все, что можно сказать о бедном дурачке Хансе, который спит внизу на кушетке, потому что под конец еще и опьянел изрядно. Да, жалко, вздыхает Юдит, по-моему, я уже начинаю по тебе скучать, хотя поезд у тебя только завтра после обеда. Время отхода, как и время прибытия, указано в телеграмме, что пришла днем. Я встречаюсь с Максом, говорится в ней, а потом жду тебя на вокзале в 18:42. В первую секунду она подумала, почему так поздно, но сейчас уже почти рада, что они увидятся лишь к вечеру, они же наверняка испугаются, и каждый спросит себя, ужели это они, все те же, что были в Мюрице?

Когда подъезжали к вокзалу, она о Хансе просто забыла. Скорость еще большая, перрон еще мелькает, еще толком и не разглядишь ничего, но вот поезд тормозит, и она видит первые указатели, две-три багажных тележки, носильщиков, пары, мужчин, подхватывающих свои чемоданы, ребенка на плечах у отца. Они едут на дешевых местах, в хвосте, так что неудивительно, что она не может сразу отыскать его взглядом, она по-прежнему совершенно спокойна, не торопится в дверях, давая впереди идущим без помех сойти, наконец и сама стоит на перроне, но все еще его не видит. На Ханса по-прежнему даже не оглянется. Поворачивается налево, к выходу, и только там наконец обнаруживает его, довольно далеко, в самом начале перрона, еще сильнее похудевшего, но все-таки не совсем чужого. Она машет, и да, он тоже машет ей в ответ, улыбается, но и удивлен чем-то, делает пару шагов ей навстречу. Он что, и в самом деле чем-то удивлен? Хотя нет, это лишь позже, пусть и почти в ту же секунду, когда она уже стоит перед ним и не знает, как поздороваться, боится его потрогать, только на мгновение успевает прильнуть головой к его плечу. Давно ждешь? Он качает головой, поезд пришел минута в минуту, и только в этот миг он понимает, что она не одна. Ханс поставил на перрон ее багаж. Это Ханс, говорит она, не поднимая на Ханса глаз, и чуть не добавляет, что это не важно. Ханс — это просто Ханс, приятель, даже не приятель, а так, просто провожал. Господин доктор, говорит Ханс, весьма рад. И подает доктору руку — здороваясь и прощаясь одновременно, потому что, едва обменявшись с доктором рукопожатием, он поворачивается и исчезает в сторону подземки.

Она даже не знает, чего именно она ждала. Франц, говорит она. Дай посмотреть на тебя, отзывается он, кивает, да, вот, значит, какие мы. Она смущена и робеет, но тут он обнимает ее, прямо посреди перрона, не обращая внимания на последних пассажиров, направляющихся к выходу. Наконец-то, говорит он. Мы возьмем авто. Уже в машине он еще раз говорит, наконец-то, потом снова: дай на тебя посмотреть, словно вспомнив, что упустил это сделать, и еще что-то про свою комнату, прекрасная комната, но боюсь, она меня доконает.

Дора и не припомнит, когда в последний раз на машине ездила. Им приходится несколько минут простоять, потом они все-таки едут, водитель клянет себя, что не ту дорогу выбрал, через Потсдамскую площадь, половину Потсдамской улицы он себя честит, пока поток машин постепенно не рассасывается. За окном уже проплывают в садах первые виллы, они уже во Фриденау, уже завиднелась впереди ратуша Штеглица, и вот они уже на месте. Всю дорогу Дора не выпускала его руки из своей. Слов у нее в голове немного, к тому же сейчас все равно говорят другие, говорят их руки, прикосновениями, биением пульса. Их пальцы говорят. И пусть говорят, благо время теперь есть. И это пока что самое большое счастье, у них наконец-то есть время, ей для начала ничего и не нужно, кроме его руки. Как, уже приехали? Она и не заметила, что он уже отпирает калитку, она и улицу толком не разглядела, а они уже стоят перед дверью.

Она почти забыла, как это бывало, но теперь они снова шепчутся. Он отпирает перед ней дверь в квартиру, и первое, что она видит, — это маленькая темная прихожая. А ей ничего другого пока и не нужно, сколько же она мечтала об этом мгновении. Вот я и здесь, шепчет она. Это ты, шепчет она. Под конец это было почти невыносимо, но теперь уже нет.

Чтобы побыстрей привыкнуть, она спешит все потрогать руками: жуткие занавески, подушки на софе, мебель, особенно долго — пианино, которое на днях, к сожалению, вывезут. Она осматривает печку и шкаф, присаживается за письменный стол. Потом стоит на кухне, закрывает и открывает водопроводный кран. Вчера я этого не заметила, говорит она, вон там, посмотри, даже щипцы для орехов есть, кастрюли, сковородки — все, что душе угодно.

Вчера они целую вечность в этой странной прихожей простояли, словно все эти долгие недели разлуки ни о чем другом и мечтать не могли, лишь бы вот так, даже не сняв пальто, постоять в жалком закутке. Потом она полвечера все время думала: сейчас он меня отправит, уже после того, как мы вместе поужинали, когда я этого уже не жду.

Ушла она от него очень поздно, но сейчас, на следующее утро, уже снова здесь. Они завтракают, потом вместе идут по магазинам, счастливые, даже дурачась от счастья, хотя и с оглядкой. Хохочут над вереницами нулей на купюрах, из того, что собирались купить, половину забывают, так что, придя домой, тут же отправляются за покупками снова. Он ей рассказывает, как все прошло с родителями, и о последней ночи, которая была ужасна, ведь он до самого конца не знал, поедет он или нет.

Вообще говоря, он очень осторожен. Больше, правда, с самим собой, чем с ней, так ей кажется, потому что с ней — чего ему осторожничать? Она все еще не пришла в себя, но ей и это нравится, она пытается осознать происходящее, видит его за письменным столом, совсем рядом — и не в силах поверить.

На второй день после обеда к ним пожаловала Эмми. Дора не уверена, что ей эта взбудораженная женщина по душе, договорились, что она будет к пяти, а она опаздывает больше чем на полчаса, приходит запыхавшаяся, словно всю дорогу бежала. Она прямо с репетиции, она вечно и всюду опаздывает, спросите у Макса, уж он-то порасскажет. Потом она сама долго говорит о Максе, это и счастье ее, и горе, как это ужасно, когда он уезжает, она к такому просто не привыкла, для нее это всякий раз конец света. Разумеется, Макс им обоим передавал привет, они с доктором совсем недавно долго-долго в кафе «Иости» просидели. Вы бывали в «Иости»? Нет, Дора только название слышала. Да сам-то он куда пропал? — изумляется Эмми, и теперь вслед за ней недоумевает и Дора. Только что он сидел за столом и писал, но когда они из кухни снова заходят в комнату, то обнаруживают его спящим — на софе, лицом к стене, поджав ноги, иначе ему там вообще не уместиться, он спит без малейшего движения, как убитый.