Голем, русская версия - Андрей Левкин Страница 16

Я впервые оказался в квартире в ее отсутствие. Отметил, что как-то специально прибираться к моему визиту она не стала. Квартира была средней степени захламленности: глубиной, скажем, в неделю. Порядок она наводила периодически, посуду мыла когда накопится, при этом все в квартире — при всех разбросанных в комнате (я и туда заглянул) вещах — тяготело иметь совершенно стерильный вид. Но в холодильнике, например, болталась упаковка какого-то мяса, которую я видел еще месяц тому назад.

Хотелось бы все это исследовать. Раньше меня это не занимало, теперь же захотелось. Потому что в этой квартире была какая-то ее тайна. Какой-то предмет, письмо, исписанная бумага, отражение, прилипшее к зеркалу, которые бы относились к той ее жизни, которая обеспечивала ее смыслом и чувствами. Я, наверное, мог бы попытаться ее понять — памятуя о стоявшем между нами барьере. Но ничего не было видно. Или не попадалось на глаза, или все же не давало себя понять.

Так что я лениво чинил кран, думая о том, что хочется, на самом-то деле, такого влечения, которое не может быть реализовано никаким из способов — ни плотским, ни интеллектуальным, никаким. Я же вот могу прикидывать возможный темперамент и поведение Галкиной (этим и занимался), не имея о нем никакого реального представления. Но — не из плотского интереса, а что ли пытаясь за счет этого угадывания получить некий прямой доступ к ее, всей женщины, общему устройству. То есть не конкретная плотская близость меня интересовала, она тут может быть только лесенкой какой-то вспомогательной. Куда-то в ее мозг. Ну, в душу.

Но вот даже окажись мы с ней (что тоже мне несколько раз приходило на ум) в нашем заколоченном кинотеатре, пустом, пыльном, в доме

№ 44, поставленном на ремонт, с потрескивающими и скрипящими фанерными креслами, — что бы переменилось?

Быть бы нам в одном возрасте, только в каком? Если бы я был ее возраста, то все, что могло произойти между нами, давно бы уже произошло, и памяти бы мало осталось. А если бы она была моего возраста, то это была бы вовсе не она, потому что ее в этом возрасте еще не было, а что тогда с ней будет— не очень-то и понятно. Ее нынешний возраст я не любил, по себе — я ничего не помнил про то, как чувствовал тогда, когда был как она сейчас.

Ну, помнил, конечно, но то, что помнил, было нехорошо. Не было тогда счастья. Какая-то тяжесть была все время, даже мысль о том, что придется пройти близкое, в общем-то, расстояние до остановки трамвая, мимо двух магазинов — гастронома и промтоваров на другой стороне, в сумерках светящихся сизыми витринами и фиолетовыми неоновыми буквами. А в трамвае невыспавшиеся, тоже тяжелые, в одинаковых тулупчиках, куртках и пальто соотечественники едут до метро. И все те же, не меняющиеся голоса из радиоприемника в кабине водителя. Я даже не мог теперь понять, была ли разница в том, что я чувствовал в четырнадцать лет, в двадцать, в двадцать пять.

А теперь-то было легко: плохо, что одиноко, но все равно легко как-то. Что ж, постановлю для себя, наконец: у меня есть еще лет десять, чтобы не думать о старости, а за такой срок многое еще может произойти, устроиться. Нечего мне теперь беспокоиться, рано еще. Это Куракину пора, а мне еще рано.

То есть получалось, что этот странно-нейтральный нынешний вариант между мной и Галкиной был лучшим из возможных. К моей тоске она не имела никакого отношения, какая тут связь. Но вот образовывалась некая история, в которой все начинало связываться одно с другим, а то, что было еще двумя днями раньше, уже ощущалось как отброшенный пласт того самого дерна. Она почему-то начинала входить в меня куда серьезней, чем раньше. Не сделав для этого ничего.

Починил я кран и пошел в комнату, подглядывать. Сел за стол и начал листать листочки, которых было довольно много. Например, такие, на которых было сведено все, что появилось за день в прессе, — небольшие листки, то есть, получается, немного-то происходило. Была сшивка страниц с анализом каких-то боев вокруг Томской области, "Томскнефти" и фирмы Acirota LTD. Я так и не понял, кто там прав, кто виноват, тем более что и документы вовсе не претендовали на вынесение решения. Видимо, в этой истории имелся какой-то ключ — у того, кому предназначались эти раскладки. Но Галкина, полагаю, вряд ли была о нем осведомлена.

На полу валялись (видимо, она что-то впопыхах искала в коробке от компьютера, которая служила у нее ящиком для книг) уже пожелтевшие страницы с совершенно магическим, как обнаружилось при чтении, текстом, исполненным шрифтом Arial, четырнадцатым кеглем:

"В течение недели предлагается активный и наступательный ньюсмейкинг со стороны Президента. Необходимо учитывать, что с первого же дня недели произойдет резкое изменение информационно-политических характеристик поведения основных игроков: все основные участники политического процесса будут действовать агрессивно и наступательно; любые действия и реакции президентской стороны будут предельно жестко оцениваться с точки зрения решительности, последовательности, уверенности.

Необходимы опережающие, жесткие, ритмично организованные информационные действия президентской стороны, усиливающие давление на противоположную сторону "по нарастающей", начиная с ньюсмейкинга Президента 9.05. Целесообразно предусмотреть также формы публичного и иного реагирования на возможные неожиданные по своей резкости (и неадекватности) информационные проявления со стороны X. (это я имя вычеркнул, потому что не важно) — вплоть до радикальных перемен в его позиции (одобрение импичмента и т. д.)".