Полночная месса - Пол Боулз Страница 16

— Разумеется, — твердо сказала она. — Ему следовало вернуться домой и поесть.

— Вот именно, — ухмыльнулся Буфельджа. — Это я и велел ему сделать.

Она представила как развивалась история: Слиман надменно сообщает отцу, что поужинает в гостинице со швейцарской дамой, старик несомненно говорит о ней что-то язвительное, и Слиман уходит. После того, как его не пустили в столовую, немыслимо вернуться и услышать насмешки родни.

— Бедняга — пробормотала она.

— Вас желает видеть комендант, — сказал Буфельджа, по обыкновению резко сменив тему. Фрейлейн Виндлинг удивилась, поскольку шли годы, а капитан ничем не выдавал, что осведомлен о ее существовании; гостиница и форт были словно две отдельные страны. — Наверно, из-за праздника, — предположил Буфельджа с каменным лицом.

— Наверное, — тревожно сказала она.

Позавтракав, она отправилась к воротам форта. Часовой, похоже, ожидал ее. На плацу знакомый ей юный солдат красил стул. Поздоровавшись, он сказал, что капитан ждет ее в своем кабинете. Она поднялась по высокой лестнице и чуть задержалась на верхней площадке, глядя на долину в непривычном сером свете и отмечая, как изменилось все в этот тусклый день. Голос из-за двери выкрикнул:

— Entrez, s’il vous plait! [14]

Она открыла дверь и вошла. Капитан сидел за столом.

У фрейлейн Виндлинг возникло неприятное ощущение, что эта же сцена уже разыгрывалась в иной раз, в ином месте. И вдруг ее охватила уверенность: уже ясно, что скажет капитан. Она схватилась за спинку стула напротив его стола.

— Присаживайтесь, мадемуазель Виндлинг, — сказал он, приподнявшись, махнул рукой и быстро сел обратно.

На стене позади него висели несколько топографических карт, размеченных сиреневым и зеленым мелом. Капитан взглянул на стол, затем на нее и громко произнес:

— Это горестная причуда судьбы, что мне пришлось вызвать вас сюда в праздничный день.

Фрейлейн Виндлинг присела; подавшись вперед, она, казалось, хотела облокотиться о стол, но вместо этого положила ногу на ногу и туго сложила руки на груди.

— Вот как? — произнесла напряженно она, ожидая известия. Оно последовало незамедлительно, и за это, как фрейлейн Виндлинг поняла в тот же миг, она была ему признательна. Капитан просто сказал ей, что вся область закрыта для гражданских лиц; этот приказ относится и к французам, и к иностранцам, поэтому ей не следует чувствовать себя дискриминированной. Последнее было сказано с кислой улыбкой.

— Это значит, что вам завтра утром придется уехать на грузовике, — продолжил он. — Водитель извещен о вашем отъезде. Возможно, в другой год, когда беспорядки закончатся… — («Зачем он это говорит, — подумала она, — если знает, что это конец, время дружбы закончилось?») Он поднялся и протянул руку.

Она не помнила, как вышла из комнаты и спустилась на плац, — но вот уже стояла у будки часового за стеной форта, прижав ко лбу руку. «Уже, — подумала она. — И так скоро». И вдруг поняла, что ей не оставляют времени загладить вину перед Слиманом, и теперь она и вправду никогда его не поймет. Она подошла к парапету, чтобы взглянуть на краешек оазиса, а потом вернулась к себе паковать вещи. Весь день она провозилась, вытаскивая коробки, заставляя себя думать лишь о решении, что взять, а что оставить раз и навсегда.

За обедом Буфельджа не отходил от ее стула.

— Ах, мадмуазель, мы столько лет были вместе, а теперь этому конец!

«Да», — подумала она, но тут уж ничего не поделаешь. Его причитания нервировали ее, и она была резковата. Затем, усовестившись, медленно произнесла, глядя прямо на него:

— Мне очень грустно, Буфельджа.

— Ох, мадмуазель, я знаю!

К ночи пелену туч унесло за пустыню, небо на западе слегка прояснилось. Фрейлейн Виндлинг закончила сборы. Она вышла на террасу, увидела розовые пылающие барханы и поднялась на крышу посмотреть на закат. Все небо исполосовали огромные мотки яростной грозовой тучи. Фрейлейн Виндлинг машинально проследила взглядом извивы речной долины, терявшейся в мрачной пустыне на юге. «Это в прошлом», — напомнила она себе; уже настала новая эпоха. Пустыня выглядела такой же, как всегда. Но небо, драное, черно-красное, походило на только что вывешенную прокламацию, возвещающую начало войны.

«Это предательство, — думала она, спускаясь по крутой лестнице, ведя рукой по знакомой шершавой глинобитной стене, — и виноваты, разумеется, французы». Но еще у нее была иррациональная и неприятная уверенность, что вся земля здесь содействовала предательству — ждала преображения в этой борьбе. Фрейлейн Виндлинг вернулась в свою комнату, зажгла небольшую масляную лампу и, присев, стала греть над ней руки. В какой-то момент случилась перемена: люди больше не хотели жить в том мире, что был им знаком. Давление прошлого стало слишком велико, скорлупка этого мира треснула.

После полудня она отправила Буфельджу сообщить новости Слиману и попросить мальчика прийти в гостиницу на рассвете. За ужином она говорила только об отъезде и путешествии; а когда Буфельджа старался перевести беседу на чувства, не отвечала. Его сострадание было невыносимо; она не привыкла говорить вслух о своем отчаянии. Вернувшись в комнату, она сразу легла. Полночи лаяли собаки.

Наутро похолодало. Пальцы ныли, когда она собирала мокрые предметы с раковины, а под ноготь большого пальца она умудрилась загнать занозу. Она вытащила кусочек иголкой, но большая часть осталась. Перед завтраком она выглянула наружу.

Остановившись на пустыре между гостиницей и фортом, она смотрела вниз на невинный пейзаж. Закрытый на замок бензонасос ликующего красно-оранжевого цвета ловил чистый, утренний свет солнца. На миг он показался ей единственным живым существом в округе. Она обернулась. Над темной беспорядочной массой пальм поднимались террасы деревни, замершие под утренней вуалью дыма. На секунду фрейлейн Виндлинг зажмурилась, потом вернулась в гостиницу.

Она пила кофе, чувствуя, что неестественно застыла на стуле, зная, что с Буфельджой ведет себя холодно и формально, но только так, она была уверена, и можно продержаться. Потом он подошел и сказал, что Слиман здесь, а с ним — погонщик ослика, который отвезет багаж. Она сказала спасибо и поставила чашку.

— Еще? — спросил Буфельджа.

— Нет, ответила она.

— Выпейте еще, мадмуазель, — настаивал он. — Это полезно холодным утром. — Он налил кофе, и она отпила немного. В ворота постучали. На джипе приехал молодой солдат, чтобы довезти ее до остановки грузовика на дороге.

— Я не могу! — вскричала она, думая о Слимане и ослике. Молодой солдат ясно дал понять, что это не предложение, а приказ. Слиман стоял с осликом за воротами. Когда она с ним заговорила, солдат закричал:

— Он тоже хочет поехать, этот gosse [15]? Может поехать, если хочет.