Дочь - Джессика Дюрлахер Страница 16

— Я хочу больше работать, но мне надо быть с тобой. Иначе ничего не получится. Иначе мне с этим не справиться, я просто жить не смогу.

Я предложил, очень твердо, что она должна измениться, настроиться на новую жизнь настолько, насколько сможет. Казалось, мы оба долго болели и теперь должны были найти в себе силы, чтобы справиться со своей инвалидностью.

Так что я не сразу проникся энтузиазмом от предложения Сабины, и она снова заплакала. В первый раз за много месяцев я почувствовал раздражение и еще — до сих пор помню — ощутил опасность.

Я сомневался до тех пор, пока Сабина не сдала кому-то свою комнату. Я помог ей снести вниз вещи и сложить их в нанятый грузовичок.

Чудесным осенним днем она перевезла в пустую квартиру на первом этаже, где я жил, целую кучу книг и одежды, колоссальный шкаф и огромное старое кресло.

Сабина держалась немного напряженно, а я испугался сильнее, чем ожидал. Все потому, что она отчего-то была не уверена в себе… Она захватила с собой бутылку шампанского — потому что, сказала она, сегодня торжественный день. Я кивнул, хотя не знал, нравится мне все это или нет. Так часто бывает, когда случается что-то важное.

Я заранее прибил полку для ее книг и прикрепил рейку между окнами, чтобы было где развесить барахло, которое она вечно скупала на рынках и в комиссионках. Сабина молча разбирала вещи. Их надо было сразу пристроить на место, и нельзя было ни присесть, ни поговорить, пока работа не будет закончена.

Мебель была без спросу внесена в мою комнату, и в ней сразу стало тесно.

Я все еще не знал, о чем говорить, и когда вещи заняли свои места. Сабина тоже молчала. Снаружи стемнело, было сыро и холодно, прекрасная осенняя погода, державшаяся несколько недель, исчезла, словно кончилась глава в книге. Наступила зима, и теперь мы жили вместе.

Было жутко забавно, что Сабине не надо будет больше торопиться домой.

Одежда, валявшаяся в моей комнате, была влажной; вдобавок там воняло грязными носками.

33

В тот вечер Сабина, собравшись готовить обед, надела мешковатые зеленые штаны и фиолетовую майку

Она и раньше часто готовила у меня дома, но теперь использовала собственные кастрюли и поварешки. Сперва все пахло вкусно, но скоро что-то подгорело, и я не посмел сказать ни слова.

Она аккуратно разложила коричневую массу по тарелкам, купленным для меня мамой. Я не мог сдержать смеха: она — бледная, небрежно одетая, а рядом — это коричневое дерьмо, вонявшее горелым…

Сабина выглядела напряженной и серьезной. Она не видела в этом ничего смешного.

— Пошли поедим где-нибудь, — предложил я.

И тут она заплакала. Не прошло и минуты, как мы поссорились.

Я хлопнул дверью и пошел под дождем к своему приятелю Виктору, с которым не виделся уже несколько месяцев.

Виктор принял меня с сочувствием. Его неприкрытая радость, хотя и порожденная ревностью, была мне в тот вечер приятна: вот она, настоящая мужская дружба.

Я вернулся поздно; она сидела на диване перед телевизором. Я был немного пьян, я устал. В квартире было чисто и, казалось, стало свободнее. Она навела в моем доме порядок.

— Здесь воняло грязными носками, — сказала она, не глядя на меня. — Я раньше не хотела тебе говорить, но теперь, пожалуй, настало время что-то сделать.

Она и себя привела в порядок и надела юбку.

— Ты где был? — спросила она.

Я знал, что она на меня не рассердилась. Самое большее — испугалась. Но я был зол. И из-за чистоты в доме тоже.

— Я что, должен тебя благодарить? — спросил я безразлично.

Сел в свое кресло и рывком развернул газету.

Она промолчала.

Шелест страниц создавал иллюзию домашнего уюта, прерываемого ревом автомобилей из телевизора, где кто-то за кем-то гонялся.

Я услышал, как она поднялась, подошла и встала передо мной.

— Никогда больше так не делай, — сказала она.

Она стояла, расставив ноги, уперев руки в бока.

Слезы слышались в ее голосе, но не были видны. Пока не были видны.

— Я ведь могу и обратно уехать. Мне это совсем нетрудно, — сказала она.

И снова я ничего не почувствовал. Я выпил достаточно для того, чтобы ни о чем не беспокоиться.

— Скажи что-нибудь. Покажи, что ты рад тому, что я существую. Поцелуй меня нежно. Покажи, какой ты замечательный. Вернись. Вернись в наше недавнее прошлое. Я не пролезла в твой дом! Я обогатила его собой! Какой ты все-таки эгоист!

Жизнь возвращалась к камню, в который я превратился. Проблески жизни, которые во мне еще оставались.

Я обнял ее колени и притянул ее к себе. И пробормотал, кажется даже не поднимая головы:

— Я полный идиот. Я ни на что не гожусь. Я — пьяный трусливый щенок. Ты сможешь когда-нибудь меня простить?

Я уткнулся лицом в теплое, худенькое плечико Сабины и крепко обхватил ее, словно боялся потонуть — хорошее определение для пьяной действительности. Она была восхитительно мягкой и нежной под моими ладонями, и я забыл все свои страхи.

— Я должна подумать, — шепнула она.

И снова ее белая попка, ее стройные ноги, ее невинный животик превратились в наше общее достояние. Я вздрагивал, нащупывая под кожей ее кости, и я знал, что готов убить ее.

34

— Здравствуй, моя Сабиночка, — говорил папа, когда Сабина и я приходили к ним в гости. Даже с Ланой, своей собственной дочерью, он едва ли говорил нежнее.

Маме Сабина тоже нравилась, но ей трудно было примириться с ролью свекрови. Она не понимала пока, полагается ли ей вести себя как мать, или надо подружиться с Сабиной, и потому бывала то преувеличенно дружелюбной, то — словно испугавшись собственного дружелюбия — сдержанной и застенчивой.

Сабина часто предлагала пойти к моим родителям. Я думаю, папу она по-настоящему любила. Она называла его Сим. Никто из моих друзей, не говоря уж о подругах, никогда так его не называл. А она сразу стала называть его так, едва вернувшись из Иерусалима.

— Привет, Сим, — кричала она, едва войдя. Мама никогда не называла ее по имени. Она целовалась с ней трижды, щека к щеке — вежливо и бесстрастно.

А папа расцветал и становился похож на влюбленного.

— Здравствуй, моя Сабиночка.

Я оборачивался и чувствовал, как поджимаются пальцы у меня в башмаках. Через некоторое время меня это начало задевать, я испытывал легкую ревность. И не его я ревновал за отношение к ней, а ее — за отношение к нему. Как будто папа мог быть мне соперником!

— Сим, а откуда родом твои родители? — спрашивала она во время еды. — Они соблюдали заповеди, ходили в синагогу? А тебя водили в синагогу, когда ты был маленьким?