Мика и Альфред - Владимир Кунин Страница 16

— ТЕБЯ НЕТ, СВОЛОЧЬ!!!

Откуда он знал, что убьет ЕГО раньше, чем ТОТ успеет выстрелить, Мика понял только спустя много лет.

Он видел, как из разжавшихся, УЖЕ МЕРТВЫХ, пальцев бандита на пол вагона упал пистолет. Но звука его удара об пол Мика не услышал — падение пистолета совпало с его выстрелом…

* * *

…Всю свою последующую долгую жизнь Мика Поляков твердо помнил: нельзя ронять оружие со взведенным курком и снятое с предохранителя. Ибо в таком виде оружие стреляет самостоятельно даже после СМЕРТИ ЕГО ХОЗЯИНА. И тут возможен любой, самый несчастный слепой случай.

Нет, нет, в этот раз все обошлось благополучно — под нижней полкой пуля вошла в чей-то фанерный чемодан, там пробила вышитую болгарским крестом маленькую подушку-думочку и расплющилась об огромную чугунную сковородку. Где и окончила свой безумный и безжалостный путь.

Обессилевшего Миху пожилой милиционер-казах отволок на руках в соседний вагон к проводникам, а двое других милицейских в штатском, прибежавших на выстрел, остались в том вагоне — успокаивать народ и стаскивать мертвеца с третьей багажной полки.

Ни денег, ни документов Мики Полякова и Юры Коптева у того не оказалось. Зато немудрящие драгоценности покойной Юриной мамы, перепачканные Юриной кровью, обнаружились в левом верхнем кармане темно-синего маскарадно-милицейского кителя.

А когда первый перепуг от неожиданного выстрела прошел и мертвый бандит уже лежал в тамбуре, дожидаясь стоянки в Джамбуле, вагон еще долго не мог успокоиться:

— Такой молодой — и на тебе…

— Здоровущий то какой, видели?! А сердце ни к черту.

— Видать, мученическую смерть принял — эк его перекосодрючило!

— Боженька, он все-е-е видить и ведаеть…

* * *

В Джамбуле в одном кузове полуторки увезли оба трупа — и Юры Коптева, и его убийцы.

Вызванная местная оперативная группа хотела и Мику снять с поезда и отправить в джамбульский детприемник для несовершеннолетних беспризорных и бродяжек без документов, подтверждающих их замурзанную и вечно голодную личность.

Но пожилой милиционер-казах сказал:

— Не надо. Пусть Алма-Ата едет. Может, там свой мамашка с папашка встретит.

Сам пошел к военному коменданту железнодорожной станции города Джамбула и через час вернулся в вагон с кульком сахара, двумя гигантскими хлебными лепешками, банкой американской тушенки и пакетом яичного порошка.

А еще принес Мике два документа: воинский продовольственный аттестат для получения «продпитания» на всем пути следования до «ж/д станции Алма-Ата» на имя Полякова Михаила Сергеевича и «Справку личности», в которой было написано, что в связи с хищением документов Полякову М. С, года рождения такого-то, уроженцу города такого-то, на время следствия по делу о разбойном нападении и пропаже подлинного метрического свидетельства выдана настоящая «Справка личности», записанная со слов самого Полякова Михаила Сергеевича.

Эти три милиционера — один пожилой казах в форме и двое помоложе в штатском — тоже сошли в Джамбуле. Попрощались, пожали Мике руку, пожелали найти родителей и ушли.

А один вернулся, встал на первую вагонную ступеньку, повис на поручнях и поманил к себе стоящего в тамбуре Мику.

Мика наклонился к нему, и тот по-свойски сказал:

— Мишк, а Мишк! Ты эту деваху, ну… с которой мы тебя ночью-то сдернули… Ты ее до Алма-Аты все ж употреби! Я тута утречком поглядел, как она на тебя зырит — ну сохнет вся, бедолага… Так что давай, Мишаня, — за Родину, за Сталина! И вперед!!! Нехай хоть кому-то хорошо будет…

* * *

Алма— Аты Мика Поляков даже не увидел.

Сразу же по прибытии состава на станцию Алма-Ата-вторая товарная Мика Поляков, как назло, попал под большую воскресную облаву. Переночевал вповалку с еще сотней пацанов на провонявшем мочой глинобитном полу детского приемника Управления милиции при Совете Народных Комиссаров Казахской ССР, а наутро проснулся и обнаружил, что его рюкзак — с грамотой художественной выставки и дипломом чемпиона по гимнастике среди мальчиков, со всеми его запасными рубашечками, курточкой, штанами, теплыми носками и трусиками, где на каждой вещичке заботливой Милиной рукой были вышиты «М» и «П», — бессовестно и безвозвратно украден…

Украден вместе с воинским продовольственным аттестатом, который все равно был действителен только до Алма-Аты. Но Мика очень хотел оставить его на память. Не вышло.

Сохранилась только «Справка личности», выданная Мике в Джамбуле. Она была спрятана в нагрудном карманчике под свитером. Но и справка эта сыграла роковую роль: там было не очень внятно написано, что она выдана взамен утраченного метрического свидетельства на время следствия по делу о разбойном нападении…

Замороченная комиссия детприемника посчитала, что «разбойное нападение» было совершено Микой. А из-под следствия он просто сбежал. И, не задаваясь вопросом, откуда у него на руках оказалась подобная справка, алма-атинская комиссия по делам несовершеннолетних мгновенно и мудро решила исправить оплошность своих джамбульских коллег, и Поляков Михаил Сергеевич, четырнадцати лет, — именно в этот гнусно-знаменательный день Мике исполнилось четырнадцать! — вместе с десятком таких же подозрительных и завшивевших пацанов был отвезен в глухом милицейском «воронке» с надлежащей «сопроводиловкой» и вооруженным конвоем километров за тридцать от Алма-Аты в поселок Каскелен, в детскую колонию для Т/В (трудновоспитуемых) подростков.

* * *

«Трудновоспитуемым» Мика Поляков оказался не для начальства колонии и учителей их внутренней, по существу, тюремной, школы, а для своего собственного мальчишечьего окружения.

В вежливом, неприблатненном и интеллигентном Мике начальство души не чаяло! Он и стенгазеты рисовал на диво, и в седьмом классе учился на одни пятерки — благо в колонии учебные требования были сознательно занижены, и в спорткружке занимался, а спустя пару месяцев на слух, без нот стал даже играть в колонистском духовом оркестре на трубе две самые главные в то время мелодии — «Туш» и «Интернационал»…

За что дождался высшей похвалы руководителя оркестра — старого алкоголика-тромбониста:

— Это ж ебть, мать честная — какой слухач?! А?! Не пацан, а уникум, бля! Дайте времечко — Яшка Скоморовский может свою золотую трубу в жопу себе засунуть… Ему скоро рядом с моим Мишаней делать не хера будет!.. Мишаня! Ты хоть знаешь, кто такой Яков Скоморовский?

— Нет, — честно отвечал Мика.

— Первая труба в эсэсэсээре! Лучше его нету!.. Хоть и еврей… А ты, случаем, не из евреев? А, Мишка?

— Наполовину. У меня мать русская, а отец — еврей.

— Ну… Ничего. Бывает… А только здесь ты про это — никому! Тута этого не любят, дурачье поганое.

* * *

Спустя месяц Мику вызвал к себе «кум» — воспитатель по оперативной работе. А «кум» — что в тюрьме, что в лагере, что в колонии, что в таком детском доме — он повсюду «кум». Его работа — кого кнутом, кого пряником — ЗАСТАВИТЬ СТУЧАТЬ НА СВОИХ!