Беременная вдова - Мартин Эмис Страница 16

Под горящей балкой звезды-солнца сидел он, без рубашки, у бассейна, склонив лицо над страницами «Перегрина Пикла». Перегрин только что попытался (неудачно) накачать наркотиками (и подвергнуть насилию) Эмили Гонтлет, свою богатую невесту… Кит то и дело смотрел на часы.

— Ты то и дело смотришь на часы, — сказала Лили.

— Не смотрю.

— Смотришь. Причем сидишь тут с семи часов.

— С восьми тридцати, Лили. Прекрасное утро. И потом, я хотел попрощаться с Кончитой. Знаешь, у нас с Кончитой много общего. И не только то, что мы оба — приемные дети… И вообще, я про время не думал. Я думал про то, как девушек накачивают наркотиками. Они все как сговорились.

— Какая связь между временем и девушками, которых накачивают наркотиками? Наверное, накачивать девушек наркотиками было единственной надеждой — в те дни. По-другому не получалось.

— Ага. — Тут ему вспомнилась другая бывшая подружка, Дорис. — Ага. Вместо того чтобы твердить им о сексуальной революции… Ну что, решила? Загорать сверху или не загорать?

— Да. Ответ — нет. Поставь себя на мое место. Тебе бы понравилось сидеть тут голышом рядом с Тарзаном?

Он поднялся и зашагал к кромке воды. Поодиночке пришли и ушли Уна с Амином — несколько дорожек с утра; а Кит размышлял о ненадежной оптике плавательного бассейна. Его стены и дно были металлически-серыми. Когда вода не колыхалась, поверхность ее сияла цельно и непроницаемо, подобно зеркалу; когда по воде шла рябь или когда менялся свет (от тени к ослепительному блеску, но и от блеска к тени тоже), она становилась полупрозрачной, и видно было толстую затычку на дне у глубокого края и даже редкие монетки или заколки для волос. Он задумался над этим: серый новый мир стекла и непрозрачности взамен колышащейся, скользкой, ленточной голубизны бассейнов его юности.

— Вот она, идет.

Шехерезада переливала свое тело через три уровня склона, что спускался террасами; приближаясь к воде, она пробиралась через беседочно-оранжерейное окружение, босиком, но в теннисной одежде: светло-зеленая юбка в складку и желтая рубашка. Она скрутила с себя нижнюю половину костюма (ему представилось яблоко, с которого срезают кожуру) и вытащила себя из верхней; затем, превратив свои длинные руки в крылья, она расстегнула верхнюю часть бикини (и та исчезла — исчезла с легчайшим пожатием плечами), одновременно проговорив:

— Еще одна несносная вещь.

Конечно, и тут ничего несносного не было. Напротив, обращать даже малейшее внимание на то, что открылось взорам, было бы позорной незрелостью, поведением буржуазным (и неклевым); поэтому Киту досталась нелегкая задача: смотреть на Лили (в домашнем халате и шлепанцах, по-прежнему сидящую в тени), одновременно причащаясь образа, которому суждено было на какое-то время оставаться в одинокой-одинокой пустыне его периферийного зрения. Спустя тридцать секунд или около того, пытаясь дать облегчение застрявшим нервам в застрявшей шее, Кит уставился вверх и вдаль — на золотые склоны горного массива, отдававшиеся эхом в светлой голубизне. Лили зевнула и сказала:

— Какая еще несносная вещь?

— Значит, так, мне только что сообщили…

— Нет — та, другая несносная вещь.

Лили смотрела на Шехерезаду. Поэтому Кит тоже смотрел… И мысль, вопрос, который они в нем пробуждали, Шехерезадины груди (окружности-близнецы, взаимоблизкие, взаимозаменяемые), был: куда смотрит полиция? Куда она вообще смотрит? Этот вопрос он часто задавал себе в эти смутные времена. Куда она смотрит, полиция?

— Извини, я тебя не понимаю, — сказала Шехерезада.

— Я имею в виду, та первая несносная вещь — это что было?

— Ванная, — ответил Кит. — Ну, понимаешь. Общая. Колокольчик.

— А. Так, а вторая несносная вещь?

— Дай я хотя бы окунусь.

Шехерезада шагнула вперед, пошла дальше и нырнула… Да, невыразимая скука общей ванной, где вчера днем появилась Шехерезада: согнутые колени прижаты друг к другу, а пальцы крепко вцепились в кромку розовой футболки, когда она, смеясь, попятилась короткими шажками, волоча ноги… Вот она вынырнула на поверхность и выбралась, напрягши сухожилия, покрытая яркими бусинками воды. И все раскинулось перед тобою. Без лифчика, как предусмотрено природой. Но все-таки зрелище казалось Киту неестественным — оно казалось нелогичным, словно съехавший жанр. Цикады увеличили громкость, и солнце палило.

— Холодненькая, то, что надо, — произнесла она. — Ненавижу, когда на суп похожа. Ну, знаете. Температуры тела.

— Эта вторая несносная вещь — она более несносная, чем первая несносная вещь? — продолжала Лили.

— Примерно такая же — нет, более несносная. К нам приедут. Что поделаешь. Глория, — ответила Шехерезада, откинувшись и положив руки под голову. — Глория. Великая пассия Йоркиля. Она оскандалилась, и ее отсылают на женскую половину — сюда. К нам. Глория Бьютимэн. Бьютимэн. Так и пишется: «бьюти» — красота, «мэн» — мужчина. Она нас старше. Двадцать два года. Или даже двадцать три. Ну да что тут поделаешь? Замок принадлежит Йорку.

Кит встречался с Йоркилем, точнее, находился минуту-другую в его компании — с Йоркилем, тридцатидвухлетним дядей Шехерезады (такое уж это было семейство).

— Хорошее имя, — сказал Кит. — Глория Бьютимэн.

— Да, хорошее, — осторожно поддержала его Лили. — Но она ему хоть соответствует? Хорошо держится?

— Вроде бы. Не знаю. По-моему, она — новое увлечение. Довольно странная особа. Йорк голову потерял. Говорит, лучше ее на свете нет. Называет ее Мисс Вселенная. Почему Мисс Вселенная обязательно жительница Земли? Он хочет на ней жениться. Я что-то не понимаю. Обычно у Йорка девушки прямо как кинозвезды.

— У Йорка?

— Ну да, знаю. Он, Йорк, не Адонис, зато очень богатый. И очень увлекающийся. А Глория… Наверное, в ней есть скрытые достоинства. Все равно. Бедняжка Глория. Две недели была на пороге смерти от одного-единственного стакана шампанского, а теперь уже почти в состоянии сидеть в постели.

— Как же она оскандалилась? Что за скандал? Известно это?

— Скандал сексуальный, — ответила Шехерезада; свет упал на ее зубы, и на лице появилось жадное выражение. — И я при этом присутствовала.