Пионерская Лолита - Борис Носик Страница 16

— А, это вы? Добрый вечер! А я давно хотел с вами побеседовать, но вас не видно, — Тоскин говорил с нарочитой бодростью, чтоб скрыть свое разочарование. В то же время он не говорил и неправды, потому что из всех мужчин, которые были в прошлый раз на сборище, с одним сторожем у него возникло желание перекинуться словом, и Тоскин даже размышлял однажды о том, где же искать этого невидимого сторожа, где сумеют его найти потенциальные воры-грабители.

— А что ж, — сказал сторож. — Жить в соседях — быть в беседах. Отчего умным людям вечерком не побеседовать?

— Мне еще тогда… Помните… Когда вы плясали… Но там, все эти странные, глупые тосты…

— А-а-а, там, — сказал сторож. — Там чего ж… Каковы встречи, таковы и речи.

— Эта бесконечная, унизительная болтовня…

— Оно верно подметили. Чьи-то курочки несутся, а наши в крик пошли. Однако не все, что говорится, в дело годится.

— Да какое там дело? Где оно? — Тоскин впервые чувствовал единомышленника. — Кто делает дело?

— Оно тоже верно, — сказал сторож. — Крылаты курицы, да нелетны.

— А песни? — сказал Тоскин. — Про великого покойника…

— Да уж. — Сторож присел рядом с Тоскиным. — Славили, славили, да под гору сплавили. Хотя и оно верно: одного рака смерть красит…

— Но вот же у вас нашлись какие-то человеческие слова…

— Да, уж… Молчал-молчал да и вымолчал… Однако за такой беседой хорошо бы нам выпить. Да где взять? Взять-то где?

С рюкзаком за плечами пробежал Валера.

— Молодость рыщет… — сказал сторож. — Пора и мне, наверно. Сколько ни говори, еще и на завтра будет, а обнявшись веку не просидеть…

— У них, вероятно, есть… Чтоб вам выпить… — сказал Тоскин.

— Вот и я тоже думаю, — сказал сторож. — В поддаче больше удачи. Пойду-ка я их поищу. Спокойной ночи!

«Умный человек, — подумал Тоскин. — Разве среди этих недоучек встретишь такое понимание. Вот что значит — народная мудрость. Сейчас он откопает Славкину хату, подыщет несколько перлов народной мудрости, одобряющих этот вожатский разгул (да вот, этот, насчет поддачи, он уже заготовил заранее), получит свой стакан водки и молчок, шито-крыто, пойдет дальше. Спать, вероятно, пойдет… Надо и мне. Только бы уснуть. Что-нибудь почитать на ночь такое нудное».

Тоскин вспомнил третий том русского полного собрания сочинений Мао Цзэдуна (кто-то принес ему, подарил, потом кто-то и унес): вот это был текст — серый, как солдатское сукно, как панель, и такой же плоский — двадцать пунктов о соблюдении дисциплины командирами 6-й роты… Нет, не годится: сейчас, когда покойный Папа Мао стал кумиром вольнолюбивых западных интеллигентов, чтение это могло бы не усыпить, а растревожить…

* * *

Поутру Тоскин проснулся под звуки горна и ощутил беспокойство. Чтобы снять его, он настойчиво перебирал события прошедшего дня и обрывки сновидений, ища источник мерзкого ощущения и тревоги. Может быть, вчерашний Геморрой взбудоражил давнишние армейские впечатления. Нет, нет, а что же еще? И вдруг Тоскин явственно, почти наяву услышал голос Валентины Кузьминичны, отчитывавшей самоотверженную Сережину толстушку.

«Надо их навестить, — подумал Тоскин. — После завтрака навещу. Как бы они там не наделали глупостей…»

После завтрака Тоскин пошел к маленьким и нашел там мир и благоденствие. Кузьминична сидела на террасе и сочиняла отчет о проделанной работе, контролируя детскую жизнь через открытое окно. Детям она дала книжку из жизни перуанских мальчиков, угнетаемых американскими монополиями, и мальки читали ее по очереди. Нельзя сказать, чтоб занятие это их очень веселило: читали они не все быстро и не все складно, так что следить за судьбой маленьких рабов империализма было довольно трудно. И главное — нудно.

Тоскин с ужасом слушал суконную прозу, но вскоре заметил (испытав при этом облегчение), что мальки и не слушают. Более того, они разговаривают вполголоса о чем-то своем. Тоскин занимал выгодную позицию: его макушка не возвышалась над дощатым барьером веранды и Валентина Кузьминична его не видела; с другой стороны, угол веранды скрывал его и от детей, однако он был от них совсем близко и мог слышать, о чем они там бормочут. Он прислушался и узнал Сережин голос:

— Мысль — это не вещь, потому что ее нельзя взять в руки.

— Да? Не вещь? А тогда чем же человек думает? (Тоскину не видно было, кто был маленький материалист, но он терпеливо ждал Сережиного ответа.)

— Я не знаю очень точно. Наверно, человек думает кровью. Потому что я знаю: если человеку вскрыть вены, то человек теряет сознание. А сознание — это ум.

— Значит, когда ты не жил, ты не думал, правильно?

— Я всегда жил, — серьезно сказал Сережа. — Может, конечно, я был каким-нибудь зверьком. Например, я был кролик. Но я жил.

— А сознания у тебя не было. И ты не думал, вот. А кровь ведь у кролика есть.

— Почему же ты думаешь, что у кролика нет сознания? — возмущенно вскрикнул Сережа.

Уродливые локаторы Кузьминичны, торчащие из-под перманента, уловили этот всплеск человеческой речи.

— Разговоры! Разговоры! — сказала она. — Буду наказывать.

Тоскин решил, что самое ему время вылезти из укрытия.

— Они читают… Ах, как трогательно! — Он старался быть милым и обаятельным.

— А как же, у меня читают, я как-никак литератор… — горделиво сказала Кузьминична. — Что вас к нам привело? Какая звезда?

— Я хотел рассказать им что-нибудь, почитать… — сказал Тоскин, но тут же поправился: — Надо мероприятие. Литчас.

— Это прекрасно, — сказала Кузьминична и любовно, как художник, рассматривающий холст, поискала глазами графу, в которую удобнее вставить мероприятие. — Вы можете начинать. Я сейчас объявлю.

Не сходя со своего места, она зычно объявила, что сейчас будет проведен литчас, посвященный советской литературе.

— Ребята, все вы знаете… — сказала Кузьминична, и голос ее неосмысленно завибрировал.

«Вот так она вибрирует на уроках, — подумал Тоскин. — Часами…»

— Все вы знаете, что советская литература самая большая и самая передовая в мире. Например, Горький, Маяковский, Фадеев, Вадим Кожевников, Алексей Сурков. Только в нашей стране, как известно, существует великая детская литература. Каких вы знаете знаменитых детских писателей? А ну, вспомним! А ну, побыстрей, побыстрей! Вспомните свой список обязательного чтения…

— Баруздин.

— Правильно! Еще.

— Воскресенская.

— Молодцы. «Рассказы о Ленине», чьи еще рассказы о Ленине?

— Прилежаева.

— Еще?

— Юрий Яковлев.

— Еще.

— Феликс Лев.

— Ну, это уж я и сама… Достаточно, — сказала Кузьминична. — А теперь Константин Матвеевич вам расскажет…