Форточка с видом на одиночество - Михаил Барановский Страница 16

– Зачем ты собираешь эти чеки? – как-то, не выдержав, спросил я.

Его ответ меня потряс:

– Все так быстро забывается.

Короче, с Аликом на Кипре я был, как у Христа за пазухой.

К тому же он мог говорить по-английски. Отличник!

Помню первый наш ужин. С горем пополам и с Алика помощью мы заказали салат, красного вина «Отелло» и ягненка на ребрышках. Ягненок оказался крепким орешком. Слава богу, перед отъездом я посетил стоматолога. Поставил столько коронок, что даже голос у меня стал металлокерамический.

– Гарантия на зубы пятьдесят лет, – гордо сообщил мне врач.

– Так это ж, чтоб проверить, эксгумацию делать придется, – пошутил я в ответ.

В течение последующих двух недель на Кипре мы больше ни разу не заказывали мяса. Питались исключительно морепродуктами: октопусы, каракатицы, креветки и разная рыба.

Сложностей с зубами и языком у нас практически не возникало. Почти во всех кипрских тавернах имелось меню на русском, предлагавшее отведать не только местные, но и блюда русской кухни. Например, мы с восторгом прочитали: «Русская еда: борщ (суп)».

Когда все рыбное меню было нами досконально изучено и пропущено через себя, я вспомнил о рыбе, которую мы здесь еще не пробовали. Так мы приступили к мучительным поискам кефали. Сначала выяснялось, что кефаль по-английски – red mulled. Потом выяснилось, что red mulled по-русски – это барабулька. Потом под видом кефали нам пытались всучить see bus, который на самом деле является морским окунем.

Но раньше, когда я ел see bus за счет одного академика в закрытом элитном клубе «Монолит» в Москве, я этого еще не знал. Там у всех официантов внешность и дикция дикторов Центрального телевидения. И после каждого заказанного блюда они говорят «спасибо».

Академик уверял, что в каких только странах ни заказывал он этот see bus, но так, как готовят его в «Монолите», нигде не готовят.

– А что это за рыба? – спросил я его.

– Ну, – сказал он, – see – это море.

– А bus – автобус?

– Да, – сказал академик, – морской автобус.

Официант получил от академика сто баксов чаевых. А уж сколько стоил в «Монолите» этот морской автобус – мне неведомо.

Хорошо, что чаевые на Кипре входят в стоимость трапезы. По крайней мере, так мне сказал Алик. Мы их никому не давали, считая, что, как говорится, all including.

В общем, все было замечательно. Для полного счастья нам не хватало только женского общества. В этом вопросе вся ответственность была возложена на меня. Я, собственно, и не возражал. Готов был отплатить добром за добро. Хотя, честно говоря, и сам не умею знакомиться с женщинами на улицах, в транспорте, на пляжах и в других общественных местах массового скопления женщин.

Но сколько людей обрели свое счастье, заговорив со случайной прохожей, попутчицей в общественном транспорте, купальщицей, принесенной волной Средиземного моря…

Не думаю, что все они блистали остроумием или хотя бы просто умом. Может, как раз отсутствие этих добродетелей и позволило им сделать первый шаг без страха и упрека. Мне же для знакомства нужен веский предлог: например, обморок случайной прохожей, возгорание троллейбуса, несчастный случай на водах. Но ничего такого на наших глазах не происходило. И мы продолжали, как бы это сказать, поститься. И даже не из-за моей нерешительности, а потому что не было подходящих кандидатур.

– Надо было приезжать со своим самоваром, – грустно заметил Алик.

Я даже сразу не понял метафоры, не соотнес самовар с Тулой. Если накануне человек полдня сокрушался, что не привез из России бельевых прищепок, вполне возможно, что теперь он переживает, что не взял с собой самовар.

– С другой стороны, – продолжал Алик, – приехал бы с женой, наверняка по закону подлости вокруг было бы море женщин.

– Не расстраивайся, – сказал я. – Все у нас еще впереди. Вот увидишь.

Я почувствовал на себе огромную, как Аликовы баулы, ответственность за то, чтобы он один раз за всю свою долгую и праведную семейную жизнь отдохнул по-человечески.

В тот же вечер мы, как всегда, покинули наш отель «Марафон» и отправились в город. С моря дул легкий бриз. В воздухе безраздельно властвовала курортная праздность. Пахло эвкалиптами. В одной из рыбных таверн мы заказали осьминога и вина. Осьминог в русскоязычном меню значился, как «восьминог». Я высказал предположение, что переводчику показалось странным слово «осьминог». Может, он даже сначала написал «семиног», но засомневался, пересчитал ноги у этой твари и пришел к выводу, что правильно будет назвать его «восьминогом». Но Алик сразу определил, что это прямой перевод с латыни – октопусы. Окта – восемь.

Знания часто бывают губительны для фантазии.

Разделавшись с восьминогом, мы отправились дальше. Зашли в английский паб с караоке выпить кофе. Какая-то барышня довольно чисто пела «АББУ». Я решил, что она англичанка. Наши в английских пабах не поют. С ней за столиком сидел ангел. Белокурый, как водится, лет примерно двадцати. В отличие от ангела, его подруга обладала более земными формами: широкими плечами и не менее широким, несколько сползшим, задом. Я ее про себя почему-то сразу назвал комендантом общежития. У ангела были огромные раскосые глаза и, как я успел заметить, пирсинг на пупке. Это был ангел нового поколения. Поколения «ПЕПСИ», «СНИКЕРСОВ» и «ТАМПАКСОВ». Поколения пирсинга.

На следующее утро мы завтракали в нашем отеле. Ничего особенного: омлет с вареной кукурузой, но тут я чуть не поперхнулся. «Это был ангел», – как поет Гарик Сукачев. Ангел с пирсингом и комендант общежития завтракали за соседним столиком.

Я дождался, пока они закончат трапезу.

– Вы верите в курортные романы? – спросил я ангела.

Она только улыбнулась и ничего не ответила.

– Не тратьте сил, – сказала комендант. – Мы сегодня уезжаем.

– Куда? – вырвалось у меня.

– В Москву.

– Оставьте ваш номер. Я позвоню из Москвы, – предложил я ангелу.

– Лучше вы оставьте свой – мы вам сами позвоним, – строго сказала певица.

Я продиктовал номер телефона.

Я почувствовал, что теряю ее, как хирург теряет больного. Слишком поздно пациент попал на операционный стол. Слишком много крови потерял.

– Разве я похож на телефонного террориста? Я позвоню один раз. Только «почтальон звонит дважды», – для красивости добавил я.

– Мы вам сами позвоним, – снова встряла певица.

– Позвоните, – обратился я к ангелу, – я вам книжку свою подарю.

– Вы что, писатель? – язвительно поинтересовалась комендантша.

– Да.

– А может, еще и поэт? – вероятно, она решила, что я шучу.

– Нет. – Я не стал им рассказывать о том, что писать стихи и заниматься онанизмом я начал в пубертатный период практически одновременно, когда их еще и на свете не было. А потом бросил и то и другое. Но жизнь такая штука: нет-нет, да и сорвешься.