В поисках утраченных предков - Дмитрий Каралис Страница 16

В бригаде завелись вши, и приходится думать, в каком поселке устроить бригаде баню, как отдать белье в стирку и т. п. Если будет возможность, то пришли мне дуста, он очень хорошо помогает, и я спасаюсь только им: посыпаю свои оленьи шкуры, на которых сплю, и вши не переползают. Благодаря этому у меня пока этих «зверей» не завелось.

В Воркуте я хожу в форменном плаще, джемпере, с рубашкой и галстуком, в черных брюках. В тундре — в резиновых сапогах, в брюках от робы, в синей рабочей куртке, а внизу — рубашка с галстуком и джемпер.

Ношу усы: больше уважения от рабочих…

Вот так идут мои дела.

Сегодня мы со Славкой решили провести вечер в Доме инженера и техника. Это, пожалуй, самой уютное и благоустроенное здание в городе.

Мягкие кресла, лампы-торшеры, ковры, радиола, небольшой буфет, бильярд, книги, журналы. Сегодня понедельник, и здесь тихо. Славка читает, а я пишу.

За меня не волнуйся. Ты посмотрела, мама, на меня так грустно как-то, когда двинулся поезд и я стоял у окна… Не бойся, я нигде не пропаду: не маленький и здоров.

Если нужно пшено, горох, то я могу прислать — здесь свободно лежит в магазинах. Впрочем, что я спрашиваю: конечно, нужно! Но выслать смогу только в следующий приезд в Воркуту — очевидно, дней через 15.

Пиши мне, мама. Целую крепко всех. Броня».

И еще одно письмо — последнее, за тринадцать дней до гибели.

«22 июля 1950 года

Здравствуй, дорогая мама!

Получил от тебя сразу два письма. От Гали получил одно. До послезавтра буду находиться на базе, так как готовлюсь к новому виду работ.

После твоего предупреждения я стал осторожнее с финансами и записываю в журнал каждую казенную мелочь.

В воскресенье я уезжаю на юг: к реке Уса. Там уже не голая тундра, а есть лес высотой 10–12 метров и толщиной до 30 сантиметров. Это я смотрел на карте. В этом районе я пробуду месяца полтора и, очевидно, в Воркуту буду приезжать крайне редко.

Я буду работать здесь август, сентябрь и часть октября. Галя будет отдыхать приблизительно до конца августа и вернется к началу занятий в университете.

С сегодняшнего дня из Воркуты в Ленинград стал ходить прямой поезд с мягкими и жесткими вагонами. Цены на билеты снижены вдвое: теперь билет стоит 156.00. Такой же поезд ходит через день в Москву. Стало совсем хорошо с транспортом. В Ленинград отсюда мы поедем, таким образом, в мягком вагоне. Это будет такое счастье — ехать домой из Воркуты…

Здесь сейчас тепло, температура доходит до плюс 26–27: загорать можно, но не позволяют комары. Поэтому только при сильном ветре и солнечной погоде удается (очень редко) снять рубашку и позагорать. Лицо и руки, конечно, уже загорели давно и, как всегда летом, стали у меня черными.

Мама, Феликсу я сейчас тоже напишу. Денег ему вышлю рублей 50, так как сейчас у меня много расходов по работе, а зарплаты не дают: дают только деньги на производство работ и немного (достаточно) на питание. Свежего здесь мало. Мяса нет никакого. Очень хочется колбасы. Когда Галка приедет с юга, пусть пришлет немного копченой колбасы или корейки. Посылка из Ленинграда идет 5–6 дней, так как ее сразу же отправляют прямым поездом.

Как здоровье папы? Привет ему и всем ребятам. Папе я заказал меховые туфли, и, может быть, сделают теплые рукавицы.

Как дела на огороде? Посадили ли что-нибудь, кроме цветов? Есть ли картошка (посажена ли)?

Здесь картошка только сушеная. В столовой солонина, квашеная капуста, сушеная картошка и макароны. Сегодня, правда, был маринованный виноград. Вот чего не ожидал!

Феликс пишет только то, что можно писать. Спрашивает у меня, много ли он делает ошибок в письмах, боится разучиться писать.

Как там Юра учится? Понял ли он, что учиться нужно в году, чтобы избежать переэкзаменовок, а следовательно — не портить себе лета? Легче всего запустить учебу — на это труда своего не нужно тратить, но когда она запущена — становится трудно. Пусть даже теперь для него служит примером Феликс, который в тюрьме, в лагерных условиях, стремится учиться и старается писать без ошибок! Он должен понять, что образование — могучее оружие, с которым он всегда пробьет себе дорогу к интересной жизни и выведет других…

Парень он неглупый, но пора ему браться за ум, а иначе его ждет незавидная судьба. Юра, ты вот что: не дури, а учись как следует, на «хорошо» и «отлично», и тогда сам увидишь, как хорошо это для тебя, для родителей и для школы.

Верочка с Наденькой молодцы, что хорошо учатся. Я им тут хотел послать живого олененка с маленькими рожками, да ему нужен мох для питания, а в Ленинграде его нет. Хлеб и другие продукты олени не едят: питаются только мхом, листьями березки (карликовой) и травой. Постараюсь поймать им белого медвежонка. Для этого ношу с собой соль: насыплю ему соли на хвост и поймаю!

Привет всем. Поцелуй, мама, всех ребят за меня и мужайся: все будет хорошо. Когда я вернусь, мы придем с Галкой в гости и хорошо обо всем поговорим.

Пиши, мама, мне и ребят заставь, должны же они свою речь развивать. Пусть Юра с Верой напишут мне письмо. Я буду очень рад. И Надюшка пусть напишет. Пусть пишут обо всем. Хорошо, ребята?

Ну, целую, ложусь спать. Уже два часа — солнце давно уже поднялось. Целую еще раз. Броня».

И карандашная записка, которую Бронислав успел написать в больнице города Воркуты. Она на медицинском бланке, и ее нельзя читать часто:

«Мамочка, береги детей.

Галка милая…

Простите, Броня».

Два машинописных листа с круглой печатью.

«Акт о несчастном случае, связанном с производством. Геодезический отряд № 36 Северо-Западного аэрогеодезического предприятия. Коми АССР, г. Воркута.

…Несчастный случай произошел 1 августа 1950 года в 20 часов в тундре, в 12 километрах к западу от города Воркуты.

…При уничтожении остатков электродетонаторов и капсюлей-детонаторов, вследствие неосторожного обращения с ним десятника-взрывника КУЗЬМЕНКО произошел преждевременный взрыв от искры, попавшей в гильзу детонатора.

Исход несчастного случая: пострадавший умер в больнице, в городе Воркуте около 2 часов 2 августа от отека легких на почве общей контузии и шока».

Полупьяный десятник Кузьменко, который в акте упоминается без инициалов, поленился ждать, пока сгорят положенные метры бикфордова шнура, отрезал полметра, надеясь отбежать, и чиркнул спичкой…

Вспыхнувшая головка отскочила в ближнюю гильзу неряшливо рассыпанных детонаторов.

Кузьменко отпрыгнул и повалился на землю, у него лишь обгорели сапоги.

Бронислав, шедший к нему во весь рост, не успел…

Вот и все.

Брат писал стихи. Они попали ко мне вместе с другими семейными документами не так давно. Почти все они датированы 1947 годом. Брониславу тогда было девятнадцать.