Апсихе - Эльжбета Латенайте Страница 16

Апсихе знала, что такая встреча — цель и дом только для нее одной. Только для нее встречи с мужчинами значили тепло возвращения, утоление тоски. Потому что через нее — пылинку красоты, намек на нее — они оглядывались туда, в сторону дома, где тепло длилось дольше всего. И, честно говоря, неважно, тепло, холод, равнодушие, непонимание, ссоры или обиды ждали их там. Неважно, потому что там дом всех домов. Потому что туда они возвращались и снимали ботинки.

Апсихе кланялась им со сцены, продавала колбасу насущную на рынке и, проходя по улице, вздымала в их глазах страсть. А им было проще пускать слюни издали и думать, что Апсихе — психованная, что ее не взять и даже не надо брать, потому что так слаще. Потому что Апсихе им в самом деле была не нужна. Нисколечко не нужна.

Конечно, откусанный ком небес со всеми невозможными его тайнами вызывает в человеке огромный интерес, а в наиболее самоотверженных почитателях — великую страсть, или становится жертвой всей его жизни. Но никому никогда не казалось, что было бы хорошо, если бы ком жил внизу, на коре и траве, на досках, среди пуха, сидел рядом за столом или встретил вернувшегося. «Не то ком небес, что сидит рядом, а то, что в высях». Большое число так думающих людей отпугивает самых настоящих светочей космоса и его комья.

Апсихе была не только безвредной, но, в конечном итоге, и вовсе незначительной. Она только отражала то, что важно. Потому что важнее всего дом. Ее самой крепкой основой, самой уютной норой и стенами их самого твердого дуба была бездомность. Дома у нее не было, или ее домом была кожа ее собственных ступней. Апсихе слушала, как необыкновенно мужчины говорят о любви необыкновенной красоты, но только при взгляде на их дом видела, что эта любовь для них значит. Апсихе улыбалась и кивала, когда они говорили, что дома, где они сбрасывают обувь, — точно не их любовь, скорее слабый отблеск того, что внутри казалось им любовью. Но тот, кому страшнее остаться без дома, чем любви, — бездушный отщепенец. За это Апсихе до глубины сердца презирала каждого, кто с нею или как-нибудь иначе отрекался от своего где-то построенного дома.

И только позже она поймет, что именно потому не могла найти Вожака среди тех мужчин. Потому что он никогда не отрекся бы от своего дома, который будет строить без устали, от всего сердца, всю жизнь.

Только глядя на мужчину и не приклеивая себя к картине его жизни, Апсихе видела в нем совершенство. Сближалась не с тем, на чью картину могла смотреть часами напролет, а с тем, кому было все равно, где разуться, чья кожа поцарапана, глаза заплаканы, чьи пальцы одеревенели от холода, волосы в колтунах, чьи глаза не видели нежности, чья мягкая и старая кожа на шее всю жизнь мечтала сойтись с высокой женщиной. Сближалась с джентльменами, расхождение между самыми жаркими мечтами и обыденными обстоятельствами которых и их противоречие источали настоящий смрад нерешительности. Смрад нерешительности, который был совсем чужд Апсихе, а потому она остро чувствовал его. И ждала она того, пахучего, похожего — кто до встречи с ней тем же или одним взглядом озирал все человечество, потому что ему самому ничего особого от человечества не было нужно, и для кого каждый бездельник был величиной с Бога. Первенство случайно досталось душам не невинным — лгущим, трусящим, незрелым душам зрелых мужчин. Откровеннее и теплее сердцем и телом Апсихе была с душами, не находящими покоя, уничижающими и топчущими себя и своих ближних.

Мужчины говорили, что такая, как она, не должна заниматься этим, спрашивали, зачем она это делает, уговаривали перестать (разумеется, после встречи). Это, с их точки зрения, непонятное и телом яснее всего осязаемое противоречие, противоречие между куртизанкой в их представлении и Апсихе, для нее было самым объективным и величественным доказательством того, что она там, где ей место. Они говорили, что ее слишком много, что она избыток всего, чего можно желать, в своей головокружительной очарованности они утрачивали остроту зрения и совсем не видели, хочет их Апсихе или нет. Потому что самое настоящее желание — то, которое, будто тяжелый плоский лист железа, ударит по голове, когда нет ни желания, ни необходимости пробовать вообразить желание другого человека или его нехватку, а в то же время неосмотрительный человек сам становится листом железа, который бьет желанием. Желание — одно из самых ощутимых доказательств того, насколько человек отделен, сокрыт в себе и одинок.

А Вожак, думала Апсихе, появится тогда, когда она будет в самом плачевном состоянии, потому что именно такая она и есть. Значит, ждать осталось недолго.

Зачем родилась Апсихе?

Смех души, провожавший Апсихе на каждую встречу с мужчиной, начал меняться.

Полость шкуры, еще недавно заполненная удивлениями новой школой и всем, что до сих пор лилось туда с необыкновенной скоростью, начала сжиматься, сохнуть, испаряться, осталось только несколько небольших комьев пыли. Та пыль — все, что познала Апсихе благодаря троице, — была совершенно пустой, напрасной и в то же время она была одним из алтарей души Апсихе.

Апсихе чувствовала, что близился час, когда даже эта школа чистоты и покоя, этот священный великан с жаркими и открытыми объятиями, когда и эта тренировка человечности начнет сбрасывать широкие, сильные, сочные листья, вызывая не только небольшую ностальгию, но и необыкновенную радость от понимания, что конец этой эры звонко провозглашает начало эры нового великана, нового счастья.

Смех души всегда поначалу бывает импульсивным и звонким, экстатичным и неостановимым, он в любое, как минимум, время суток расползается в улыбке и волнует сердце и ум вызовом зваться тем, кем не звали до сих пор. Позже, с ростом ненасытности смыслов человечности, когда объятия великана становятся все жарче и жарче, Апсихе начинает множиться. Она греет так, что кое-где поверхность начинает плавиться и липнуть к объятиям великана. А если великаны очень близко, она оплавляется и так слипается от жары, что начинает чувствовать, как внутри великана струится кровь, понимает, что пора прорываться наружу. Совсем безболезненно, почти без усилий, при самых благоприятных обстоятельствах.

Люди больше или меньше боятся других людей. Апсихе была из тех, кто боится, осмеливается, хочет и не хочет, сторонится и не осмеливается больше, чем другие. Особенно она опасалась, что появится близкий, потому что предчувствовала, какие в ней таятся нераскрытые некрасивости. И страшно, что он — близкий — может их раскрыть. В то же время она очень ждала и хотела как можно скорее встретиться со своими до сих пор не виданными зловонными чудовищами души, с их гримасами и мордами. Но они такие некрасивые. Но, может, они ведут к более высокой жизни?

А он, близкий? Он познает, какая она некрасивая, единственный, самый близкий мужчина должен будет познать, что она некрасивая, и, пожалуй, полюбит ее за это гораздо сильнее, чем любой из тех, кто видел красоту издалека.

Сильнее всего, больше, чем что-либо другое, ее пугала одна-единственная зловещая и едва ли не самая прекрасная возможность — что Апсихе не полюбит его даже тогда, когда он станет отцом ее души, вырастившим ее до привязанности. Ведь привязанности нет. Быть ничьей и общей — это Апсихе умела великолепно. А быть общей — значит обладать душой размером в миллиметр, шириной с ноготь. Неизмеримо длинной, но шириной всего лишь в миллиметр. Апсихе могла бы сказать, что ее задушат ее собственными кишками, выцеженными через нос, — и это не было бы так жутко, как узнать, что в ближайшее мгновение она станет частью дуэта. Больше всего Апсихе боялась, что она может больше не быть такой великолепно совершенной со всеми, если научится быть совершенной для него одного.