Андалузская шаль и другие рассказы - Эльза Моранте Страница 16

Однажды около полудня вокруг базилики прогуливались две балерины из Оперы, жившие по соседству. Это было пустынное время летнего зноя, и, проходя мимо Святой Лестницы, девушки заметили, что у ее подножия, где верующие, разувшись к началу восхождения, обычно оставляли обувь, стояли два одиноких сандалика, потертые и пыльные. Подняв глаза, они увидели высоко-высоко маленького паломника, который босой продвигался по лестнице на коленях и уже почти достиг вершины. Детский размер сандалий и рост их кающегося владельца изумил балерин: вообще-то, как правило, только взрослые исполняли такие трудные обеты. Увиденное позабавило девушек, и они, будучи нрава легкого, задумали шутку. Забрав маленькие сандалии, они спрятались за стенку лестницы, ожидая спуска одинокого пилигрима. В своем укрытии балерины томились довольно долгого, и наконец он спустился. С удивлением артистки узнали в ребенке сына танцовщицы Джудитты, которая состояла в кордебалете Оперы и чей дом они обе часто посещали как коллеги по работе.

Вернувшись к основанию лестницы, он обратил мокрое от пота лицо к далекой теперь верхней площадке и, осенив себя крестным знамением, положил в карман маленькие серебряные четки. Потом повернулся, ища свою обувь, и, не найдя ее, обвел площадь гневным, полным ярости взглядом еще не отвыкшего от своих повадок волка, оказавшегося в опасном лесу. Площадь, обожженная солнцем, была пустынна, и он повернул голову, оглядывая ближайшие ступени лестницы. После чего, не ища больше своих сандалий, развернулся одним прыжком и убежал босиком.

Две танцовщицы, умирая от смеха, выскочили из своего укрытия и закричали во весь голос: «Кампезе! Кампезе!» Андреа остановился и, узнав балерин, которые держали его сандалии, вспыхнул лицом.

— Мы тут сандалии нашли, — сказала балерина постарше невинным тоном. — Не твои?

Мальчик взял сандалии и, не потрудившись застегнуть их, всунул туда ноги, как будто это были копыта.

— Ну вот, — возмутилась девица, — что за характер! Я тебе нашла сандалии, а ты даже поблагодарить не хочешь?

— Хотя бы не забудешь — вмешалась вторая, — прочитать за нас «Аве Мария»?

Но на эти слова Андреа не ответил ничего, только посмотрел на танцовщиц исподлобья так, что эти две чудачки, к своему собственному удивлению, почувствовали смущение. Затем он развернулся к ним спиной и, волоча по земле расстегнутые сандалии, быстро удалился.

После этого случая, а также других ему подобных друзьям Джудитты и всей округе скоро стало известно о призвании Андреа. Все знали, что сын Кампезе отказывается от удовольствий и развлечений, что он раздарил и свой серебряный свисток, и кремень, и компас, и прочие милые сердцу вещи, — чтобы заслужить такими жертвами милость Бога. Против воли матери он соблюдал пост, отказывался от еды, которая раньше ему нравилась, а иной раз ночами подымался с постели, где с раннего детства спал бок о бок с сестрой Лаурой, и сворачивался калачиком на голом полу: ведь так делали великие святые, чьи жития он читал. Темная конура, где Андреа когда-то прятал свое возмущение, стала его любимым убежищем, и однажды, когда он забыл закрыться там на ключ, Джудитта застала его коленопреклоненным на полу, с молитвенно сведенными руками и глазами, полными слез; сын зачарованно глядел на окошко, как будто за пыльным стеклом видел божественные образы. Он стоял так уже больше часа: колени его покраснели и воспалились.

Единственной христианской добродетелью, которую Андреа пока не воспитал в себе, было смирение. Напротив, ко всем людям (не состоящим служителями Господа) он стал выказывать презрение и гордо глядеть на них свысока. Но, видя в ребенке эту гордыню, люди скорее потешались, чем сердились.

Андреа стали считать едва ли не святым, и многие матери завидовали Джудитте. Однако если поначалу она относилась к истовой набожности сына лишь как к причуде, то теперь стала испытывать временами глухое раздражение, видя, что все помыслы у него заняты только Раем и что он напрочь забыл о матери. Теперь, когда Джудитта оставалась одна вечерами, Андреа (который раньше радовался таким вечерам как величайшему празднику) мог оставить ее на кухне с Лаурой, а сам уйти в свою комнату или кладовку. Днем, когда Лаура уходила к подруге, случалось даже, что он оставлял мать дома одну и шел к своим любимым монахам! А однажды, когда Джудитта позвала его погулять, он — который когда-то встречал такие предложения с величайшей радостью — согласился холодно, без всякой благодарности. И всю прогулку имел вид надутый и отвлеченный, как будто со своей стороны делал матери огромное одолжение, тратя на нее время.

Уязвленная, Джудитта больше не приглашала его. «Если ему надо, — думала она, — сам меня попросит вместе прогуляться». Андреа так никогда ее и не попросил. Несколько раз, когда она, выходя из дома, прощалась с ним, Джудитте показалось, что она заметила в его глазах вопросительный и испуганный взгляд, но, возможно, это ей только почудилось, — в конце концов он, похоже, вообще перестал замечать и присутствие, и отсутствие матери. Когда она прощалась на пороге с сыном, тот бормотал ответ безразличным тоном, не отрывая глаз от книги.

Куда девалась его нежность? где его восторженное обожание? Андреа не отвечал на ласки матери и, более того, избегал ее. И если Джудитта сетовала, что сын к ней несправедлив, он смотрел на нее с этим новым выражением пренебрежительной отчужденности, словно говоря ей: «Чего ты хочешь? Чтобы я до сих пор опускался до этих детских ужимок и жеманства? Это время уже ушло, дорогая моя. Теперь мои любовь и преданность направлены совсем на другое, и в моей душе нет места для пошлой балерины вроде тебя. Займись своими делами и не мешай мне». У Андреа был дневник, куда, как замечала Джудитта, он время от времени подолгу что-то записывал, сосредоточенно, нахмурив брови. Джудитта тайком достала этот дневник и принялась листать его — тетрадь оказалась заполнена стихами вроде этого:

Что ты наделал, подлый Каин? Жестокое ты дело

совершил!

Ты брата своего, невиннейшего Авеля убил!!!

Теперь Авель в Раю, завистник же презренный —

Его когтями тигры рвут в пустыне, он хуже, чем

прокаженный.

Но говорит ему Господь: «Не плачь, мой бедный сын.

Смотри на Океан, сияет парус там! На высокой рее

виден флаг один!

А вон и моряки. Смотри скорей на них!

Архангелы и серафимы, и Капитан при них,

Он вечного Рая Великий Герой!

Вперед, мои сыны! Не тратьте время зря! Пусть Он

ведет вас за собой!

Джудитта не была искушена в литературе, чтобы обращать внимание на ритмические и грамматические вольности поэтической композиции. После чтения этих виршей она едва сдерживала слезы. Она была уверена, что перед ней явное доказательство гениальности и выдающихся талантов Андреа, и осознание этого заставило ее пуще прежнего скорбеть о том, что она больше не царит в его сердце. Но с другой стороны, Джудитте было стыдно, что она пытается тягаться за сына с более счастливыми соперниками, которыми были, ни много ни мало, небесные покровители. И кроме того, отныне на ее карьере можно было поставить крест — эта трагедия занимала все ее мысли, не оставляя ни времени, ни сил подумать о материнских горестях. Все эти годы Джудитту не покидала надежда в конце концов как-нибудь выделиться из танцовщиц Оперы и, по крайней мере, получить сольные партии, а затем, возможно, и стать примой. Вместо этого ее неожиданно уволили из Оперы. Она уверяла, что всему виной заговор завистливых товарок, но в театральных кругах поговаривали, что дело в недостатке таланта, который все уменьшался, вместо того чтобы расти. К тому же она подурнела, ноги стали слишком жилистыми, бока пополнели, всю ее слегка разнесло, так что кордебалет она теперь отнюдь не украшала.