Восьмая нота - Александр Попов Страница 16

Однажды осмелился, соскреб со стен дома последние следы былого мужества и отправился за свободой к другой. Я восстал против совести, возжелал предательства во имя минут вне рабства.

Думалось, вдохну свободы и вернусь. В губы целовать не смог, нет таких губ, глаза со стыда лезли под подушку. Раздел, размял, руки развел и предал.

На следующий день она уловила предательские нотки независимости. Ее глаза потемнели, брови сбежались подумать, губы чуть вздрогнули.

– Я этого тебе никогда не прощу.

Жалел об одном, что нет во мне актерского мастерства. Яд предательства возвысил, а роль возвращения проваливалась с треском. Обиделся, струсил и сдался.

– Я тебя понимаю, но и ты пойми меня, глупый. Господи, зачем ты наказываешь нас?

Понял давно, что рабство – мой удел и рыпаться не стоит. Бунт обошелся дорого. Назад дороги нет, а будущего, его просто не будет. Остался на прежнем месте любить ту, что предал, продал за секунды свободы…

У ЗАГСА гулял ветер, снег возвращал слова: мне – свободой, ей на свадьбу серебром. Она по выходе в суматохе обронила обручальное кольцо. Заметила лишь в фойе ресторана, испугалась. Все кинулись успокаивать, говорили, что завтра из кольца жениха сделают два неразлучных.

Мне позвонил друг, он волновался и радовался за меня:

– Думай, может, сама судьба бежит навстречу.

Вызвал такси, приехал к залу бракосочетания, разбил мысленно пространство у входа на квадраты и принялся руками перебирать снег. Холод отступил перед счастьем чем-нибудь помочь ей. Ко мне подходили какие-то люди – я гнал всех прочь. Руки превратились в два огромных красных сердца. Они бились друг об друга, вздрагивали от прикосновений и разбегались вновь на поиски маленького кусочка золота. Я не знал, какая из этих рук моя, не знал, что она хочет: найти или поглубже зарыть это колечко. А они вместе на него наткнулись, и скрыть не смогли, и в карман засунуть не получалось. Карманы для рук – сердца туда не входят. Так и шел до ресторана: впереди два сердца с обручальным кольцом, а я за ними без рук и без колец.

Друг ожидал у входа, он все понял, сбегал за ней. Она вышла невыносимо красивой и чужой.

– Ты ничего не хочешь предложить мне?

– Вот, возьми, это твое кольцо.

– Я знала, что так будет. Ты иди, не стой тут. Иди, я завтра к тебе приду.

Мужские слезы – это слишком сложно. Они не из воды. Я догадываюсь из чего, но не скажу…

И стыдно, и поздно, и подло…

Всю ночь пили по-черному у меня на квартире. Друзья встречали Новый год. Мне их рюмки были не по рукам. Глотал из горла, лежа на диване: с ногами что-то произошло, их как-то вывернуло не в ту сторону. Когда-то диван служил кораблем, я на нем вырос от юнги до матроса. Без капитана корабли тонут. Рыцаря поступка из меня не вышло.

Утром всей компанией вынесли диван из квартиры. Я размахивал красными ненужными руками, а они несли то, на чем когда-то возлежало мое счастье. С трудом затащили диван на самый верх горы, уложили меня и спустили вниз. Потом на нем каталась вся наша улица, а я сидел в сугробе. Они показывали на меня пальцами и хохотали. С ногами что-то случилось, а руки давно жили своей обособленной жизнью. Ладно, друзья подняли: домой унесли, усадили в угол и разошлись. Я сидел и думал о диване, как ему одиноко, холодно и обидно. К весне он обветшает, превратится в обыкновенного дворового пса.

Она пришла под вечер, дверь отворила своим ключом.

– А где диван?

– Удивился и убежал к тебе, ты его не встретила по пути сюда?

– Я потеряла белую свадебную туфельку.

– Посиди тут, не бойся, скоро вернусь.

Странно, ноги встали и сами пошли.

– Быстрее, я ненадолго.

Туфелька не кольцо, найти ее пара пустяков. Правда, руки не могли удержать, она постоянно выскальзывала из них. Вернулся, водрузил. Она вздрогнула от прикосновения того, что прежде служило руками. У меня невольно вырвалось:

– Скорее бы Рождество.

– Зачем оно тебе?

– Вдруг ты еще что-то сумеешь потерять.

– Дурак!

– Ты, ты хуже уже, ты – чужая жена.

– Нет, я неразумное существо, живущее ожиданием чуда. А ты дурак. Дурак, дурак, дурак…

Она оказалась права: женщины живут с умными, а про нас детишкам рассказывают сказки.

Ира

Все, что вмещается, мешает жить.

– Ты взошла из травы?

– Я всегда ждала тебя тут.

– Что у нас в меню на сегодня?

– Воздух.

– Подавай, голоден.

– И давно он в тебе?

– С твоего восхода. Что у нас в меню на сегодня?

– На первое?

– Да, на первое.

– Перья с песен птиц.

– А на второе?

– Ветры с твоих ответов.

Солнце не слепило. Слова жгли: перепуганные, истосковавшиеся, переплетенные, как эти стрекозы, травы, стопы света на всем.

– Отмени: это было вчера. Что у нас в меню сегодня?

– Медленные поцелуи. Не торопись, их много.

– Много мне?

– Да, их как неба много.

– Что у нас с тобой в меню сегодня?

– Подними меня, дай подышать.

– Я не слышу.

– Почему?

– К тебе спешу.

– Куда?

– Еще ближе.

– Мне больно.

– Я буду с тобой.

– Ты мой Бог, да?

Потом звенели кузнечики, пахло израненной травой, а две теплые пчелки ее глаз искали свое место на его лице. Из земли било холодом. Она уронила руки на его грудь, и ему захотелось лежать в них, а не на земле. Но она этого не успела узнать. Все, что вмещается, мешает жить.

Она приходила строчкой стихов, неожиданно и жадно. И двери подъездов ломали свой строй, и окна домов порхали бабочками, и соседки на лавочках прятали свои глаза в необъятных карманах халатов.

– Почему ты зовешь меня так коротко – «И»? Мое имя Ира, ты забыл? Скажи: «Ира».

– Я не могу, это слишком долго. После «И» мне уже не выжить без твоих губ.

В каждом возрасте жить неудобно, приходится все осваивать заново.

– Что у нас в меню на сегодня?

– Ужин.

– Уже?

И поворот – и спины поврозь, и глаза вниз, и возня вместо слов, и клюв ключа…