Огнем и водой - Дмитрий Вересов Страница 16

– Послушай, шотландец! – подсела к Маркову Мэгги; вид у нее был еще более хмельной и помятый, чем несколько минут тому назад. – Один морячок хочет пойти со мной, но ты мне нравишься больше – у тебя вид настоящего джентльмена!

Ее губы были возле самого уха, от нее пахло вином и потом и сотнями мужских рук, она была плоть от плоти этого трактира – трудно было представить ее вне этой удушающей, но по-своему чарующей атмосферы. Марков вспомнил свое первое знакомство с питерскими пивными ларьками. То же чувство приобщения к чему-то не очень чистому, но при этом – нужному ему, живому… Все это вкупе со странно знакомым лицом – лицом Джейн! – действовало возбуждающе. Марков не без труда стряхнул с себя наваждение вместе с бесстыжей рукой проститутки. «Чистый суккуб, – подумал он. – Демон-соблазнитель!» Повернулся к старику, чтобы извиниться, хотя вряд ли его было можно смутить подобной сценой. В любом случае, извиняться было уже не перед кем – старик исчез. Перед Марковым стояла только пустая кружка.

Он вскочил и, едва не забыв расплатиться, выбежал на улицу, сопровождаемый веселым гоготом завсегдатаев. Свернул за угол и оказался перед знакомым по рисункам зданием. «Глобус» выглядел немного иначе, совпадало с изображениями только простонародье, толпившееся у дверей. «Все верно, – вспомнил Кирилл – его ведь перестраивали». Однако времени вспоминать и сравнивать не было. Марков попытался рассмотреть в этой толпе тогу Цезаря, но безуспешно. Расталкивая прохожих, иногда извиняясь, иногда отвечая на брань бранью, он пробрался к дверям театра, но в этот момент зазвенел где-то невидимый колокольчик. «Начало спектакля», – подумал Марков.

И ошибся.

Колокольчик был звонком в дверь. Он открыл глаза в квартире Вадима Иволгина, где жил уже не первый месяц. А звонок означал, что хозяин вернулся с прогулки и стоит на площадке с коляской, ожидая, когда ему отворят.

* * *

История с побегом Наташи Забуги на берега туманного Альбиона начала стираться из памяти людской. «Повезло, – говорил себе Вадим. – Лет этак пятьдесят, а то тридцать назад за такие дела пропал бы, как пить дать, в лагерях, это еще при лучшем варианте. А сейчас только обструкция да косые взгляды». Публикации, из-за которых с ним перестали здороваться даже соседи, начали забываться. И человечек, в котором Иволгин без труда опознал комитетского шпика, недолго бродил за ним, а как только Вадим привык к его присутствию, исчез. Вадимом Иволгиным компетентные органы больше, выходит, не интересовались. «Даже обидно как-то, – думал он. – А может, у меня в пеленках рация спрятана!»

Мало-помалу вернулись в его жизнь старые знакомые и даже отдельные родственники. Теперь, когда история с побегом начала потихоньку зарастать быльем, жуки-пауки повылезали из своих щелей. Самые отчаянные осмеливались высказать задним числом сочувствие – гражданский поступок, затмевающий подвиг декабристов. Вадим благодарил, думая про себя, что дорога ложка к обеду.

В один из вечеров позвонила двоюродная сестрица. Ленка исчезла из вида еще до Наташиного отъезда – ее супруг принял предложение поработать на севере, и семья отбыла, сбросив куда-то и своих двух овчарок, и попугая. О женитьбе Вадима и скандальном побеге Наташи кузина узнала из писем родни, да и газеты на севере тоже читают. Однако самой Лене вся эта история казалась скорее интригующей – не находись она тогда в тысячах километров от Вадима, возможно, стала бы тем человеком, который поддержал бы его. Если бы муж позволил.

С севера кузина вернулась, будучи на сносях.

– Конечно, и там люди рожают, – щебетала она.

Но они с мужем решили, что дома все-таки лучше!

– Знаешь, какое у меня пузо?! Прямо арбуз! Ты бы меня сейчас и не узнал, наверное! А ты прежний, усатый-полосатый?

– Усы те же, что и раньше! – успокоил ее Вадим.

– Да я по голосу слышу, ничуть ты не изменился – такой же Винни-Пух в штанах!

Вадим в ответ предположил, что причина возвращения Лены домой вовсе не в беременности. Просто чукчи, которые и так еле выносили Ленку и ее супруга, узнав о грядущем прибавлении в этой семейке, потребовали у партии и правительства их немедленной депортации.

– Во-первых, там не чукчи, а якуты! – сказала Ленка. – А хоть бы и чукчи! Что ты знаешь про чукчей, кроме глупых анекдотов! Знаешь, какая у них история, у чукчей! – она кипятилась так, словно только что уличила Домового в каком-то диком национализме. – А во-вторых, на что ты, интересно было бы знать, намекаешь?

– И ни на что я не намекаю! Это у тебя все из-за беременности. Женщины в этот период бывают особенно мнительными и раздражительными!

– А знаешь – ты прав! Скорее бы родить – но чтобы только здоровенький! А вообще я ничего не выдумываю – помню, как ты рассказывал своим дружкам про то, что я ворую, пью и еще что-то делаю нехорошее…

– Ничего подобного я не говорил! – попытался оправдаться Вадим, у которого та давняя сценка сразу встала перед глазами.

Если бы Кирилл не настоял тогда, чтобы Иволгин пришел не один, а с девушкой на его день варенья. Если бы не позвонил старый друг Симаков и не рассказал об одной дальневосточной гимнастке…

– Ага! – победно завопила Ленка, воспользовавшись наступившим молчанием. – Значит, помнишь все, голубчик! Я тебе этого долго простить не могла. А потом мне сказали, что я, и правда, эта, как его… Слово есть… Клептоманка! – Сказано это было таким тоном, словно Ленку провозгласили лауреатом Нобелевской премии или кем-то в том же роде.

– Ну вот! – сказал Вадим. – Главное, признать, что проблема существует!

– И все равно ты тогда вел себя как настоящая свинья! – продолжила она кокетливо-капризным тоном. – Наговорил гадостей незнакомым людям про родную кровь, вынес сор из избы! А болезнь эта плохо лечится… Да и вообще, это так необычно и оригинально! Правда, меня теперь не везде пускают в гости – дикие люди какие, правда? Не понимают, что нельзя считать преступником больного человека! А ты к себе меня пустишь? – спросила она вкрадчиво.

– Ну конечно, – сказал он.

Сейчас – говоря с ней, пустоватой, взбалмошной и действительно больной, если не на всю голову, то на большую ее часть точно, Иволгин вдруг по-настоящему почувствовал, как ему не хватает того семейного тепла, что он ощущал всю свою жизнь вплоть до женитьбы на Наташе, положившей всему конец. Впрочем, то, что для одних означает конец, для других является только началом. И доказательство этой нехитрой философии лежало рядом, в кроватке, агукало и порывалось дотянуться ручкой до картинки на стене.

– А родителей пустишь? – не отставала Ленка.

– Чьих? – уточнил Иволгин. – Твоих?

– Да нет, Вадим, – сказала сестра серьезно. – Твоих.

Мать звонила несколько дней тому назад. Столько времени он представлял себе возможный разговор с ней, но всякий раз всплывало все, что ему довелось услышать после побега Наташи. Каждое сказанное в тот момент слово отпечаталось в его памяти, а память у него была хорошей.