Женщина из Пятого округа - Дуглас Кеннеди Страница 16

В те дни, когда я закупал провизию, домой я возвращался к половине первого. Включал свой компьютер и, пока он загружался, варил себе еще кофе, настраиваясь на работу. Я убеждал себя в том, что пятьсот слов — это всего ничего: подумаешь — две страницы. Это была ежедневная норма моего писательского труда.

Две страницы, шесть дней в неделю — итого двенадцать страниц. Если бы мне удалось выдержать такой темп, роман был бы готов через год. При этом мне совсем не хотелось думать о том, что оставшихся денег хватит лишь на то, чтобы обеспечить себе самое примитивное существование в течение трех оплаченных месяцев аренды…

Отметая все, я заставлял себя сосредоточиваться на том, чтобы выдержать дневную норму. Пять сотен слов… Раньше я минут за двадцать выдавал такой объем в своей электронной переписке…

Пятьсот слов. Да ерунда, в самом деле…

Пока ты не пытаешься создать из этих пяти сотен слов некое подобие художественного вымысла, и так изо дня в день.

Мой роман… мой первенец… Хочу сказать, что еще лет двадцать назад я убедил себя в том, что мне суждено его написать. Он должен был стать «Оги Марчем» [51]наших дней, грандиозным плутовским Bildungsroman [52]о тяжелом детстве в Нью-Джерси, которое проходило на фоне нескончаемых семейных дрязг и унылого провинциального консерватизма шестидесятых.

Долгие месяцы, пока я варился в этом кошмаре, заставившем в конце концов уехать из Америки, меня грела лишь мысль о том, что рано или поздно я обязательно отыщу тихое местечко, где смогу излить на бумаге все, что пережито, и наконец доказать миру, что я действительно серьезный писатель, в чем сам никогда не сомневался. Я покажу этим уродам… обычно так, скрежеща зубами, клянется тот, кто потерпел неудачу… или дошел до точки. Относясь к последним, я знал, что это скорее не призыв, порождающий действие, а вопль отчаяния от осознания собственного бессилия.

Пять сотен слов… Таким было мое ежедневное задание, которое не казалось чрезмерным, ведь больше мне не на что было тратить время.

Разве что на кино. Свободное время я проводил в темных залах городских кинотеатров, приспособленных к вкусам таких же фанатов экрана, как я. Географию Парижа я изучал по его кинотеатрам. Каждый понедельник я тратил шестнадцать евро на приобретение carte orange hebdomadaire — недельного проездного, который давал право проезда в metro и на всех автобусах в черте города.

Впрочем, маршруты моих поездок за пределы quartier, [53]где я жил, определялись, главным образом, моими кинематографическими запросами.

Как только пятьсот слов загружались в память компьютера, я мог с чистой совестью вылезти из норы и отправиться в кино. Моей любимой территорией был Пятый округ, поскольку здесь отмечалась самая высокая плотность кинозалов — по пятнадцать штук на квадратную милю. В большинстве из них крутили старые ленты. В «Аксьон Эколь» шла постоянная режиссерская ретроспектива: неделя Хичкока, неделя Куросавы, неделя вестернов Энтони Манна. По соседству, в «Ле Рефле Медичи», я провел три счастливых дня за просмотром комедий, когда-либо снятых на киностудии «Илинг». Правда, к концу фильма «Море виски» я оказался весь в слезах… что скорее подтверждало уязвимость моего душевного состояния, а не художественную ценность картины. В кинотеатре «Аккатон» можно было погрузиться в извращенные фантазии Пазолини на тему особенностей человеческого поведения. Минуты за три я без труда перебирался из «Аккатона» в Латинский квартал на сезон Бунюэля. А оттуда мог пешком прогуляться в Шестой округ и заглянуть на фестиваль черно-белого кино в «Аксьон Кристин». Или, круче того, прыгнуть в metro, доехать до Берси и зависнуть в «Синематеке» до полуночи.

Каждый день я проводил в кино не меньше шести часов. Но, прежде чем пуститься в этот затягивающий киномарафон, я просматривал свою электронную почту.

Интернет-кафе находилось на улице де Птит Экюри. Это был маленький закуток с десятком компьютеров за столиками; к столикам были приставлены грязные пластиковые стулья некогда оранжевого цвета. Час блуждания в Сети стоил полтора евро. В глубине зала был маленький бар, где продавали кофе и алкоголь. За стойкой бара неизменно стоял бородатый парень лет тридцати с небольшим. Он был похож на турка, но говорил на отличном французском (наши разговоры обычно ограничивались лишь несколькими дежурными любезностями и оплатой интернет-услуг). Когда бы я ни пришел, парень болтал по сотовому, переходя с громогласной скороговорки на чуть слышный шепот. Получив пароль, я устраивался за компьютером. Со своего места я мог видеть, что бармен наблюдает за мной, пока я регистрируюсь в почте, — и мне было интересно, замечает ли он мое разочарование, когда я, открыв ящик, не обнаруживал там писем от дочери.

Я писал Меган дважды в неделю с тех пор, как приехал в Париж. В своих письмах я просил ее попытаться понять, что она всегда будет главным человеком в моей жизни. Даже если она по-прежнему ненавидела меня после всего, что произошло, я не переставал любить ее и надеялся, что когда-нибудь наше общение возобновится. Поначалу мои письма были сплошным потоком оправданий. По прошествии трех недель я сменил тактику — стал писать о своей жизни в Париже, о своей комнате, о том, как провел день, какие фильмы посмотрел, — и всегда заканчивал словами:

«Я снова напишу тебе на следующей неделе. Всегда помни, что ты присутствуешь в моих мыслях каждую минуту, я ужасно скучаю по тебе. С любовью… Папа».

Она не отвечала, и я решил, что, наверное, мать запрещает ей писать мне. Логично было предположить, что мои письма к Меган с рассказами о жизни в Париже читает и моя экс-супруга. Собственно, мне было плевать на то, что она узнает о моих стесненных обстоятельствах. Вряд ли она могла причинить мне еще больший вред, ведь я и так потерял все.

Но вот, на шестой неделе моего пребывания в Париже, я открыл свой почтовый ящик и увидел — среди привычного спама, рассылаемого ростовщиками и распространителями препаратов для наращивания пениса, — сообщение от адресата meganricks@aol.com.

Я нервно кликнул мышью, приготовившись прочесть что-то вроде «Никогда мне больше пиши» (в тот единственный раз, когда я позвонил Меган после всего случившегося, она сказала, что я для нее умер). Но вот что я прочитал:

«Дорогой папа!

Спасибо за письма. Судя по твоим рассказам, Париж — это круто. В школе по-прежнему тяжело — я до сих пор слышу сплетни одноклассников о том, что ты сделал. И мне по-прежнему трудно понять, как ты мог сделать это со своей студенткой… Мама сказала, что я должна ей докладывать, если ты попытаешься связаться со мной, но я приспособилась читать твои письма в школе. Продолжай писать мне — а я постараюсь, чтобы мама не узнала о нашей переписке.