Ответ на письмо Хельги - Бергсвейн Биргиссон Страница 16

Весной, когда я выпустил ягнят, мне больше всего хотелось, чтобы ты оставила свою гордость и пришла ко мне. И всякий раз, когда поля начинали покрываться одуванчиками, жёлтые языки пламени вспыхивали и в другом месте. Я развёлся бы с Унн, но заботился бы о том, чтобы она ни в чём не нуждалась. Но в тебе всегда была эта проклятая гордость, как и во всех твоих родственниках из Широкого Фьорда, где когда-то давно Гудрун сильно покраснела и вышла замуж за Болли только из-за гордости ^[50].

Ненавистная гордость.

Прости.

Прости меня, милая Хельга.

Я немного разволновался. Всё в порядке. Конечно, когда я смотрю на вещи отвлечённо, я не могу понять, что было хуже: моё упорство и желание жить в труде на ферме или твоя гордость. Совершенно очевидно, что ни один из нас не уступил бы. Я знаю, тебе было трудно жить со мной здесь. На соседней ферме. Бок о бок с Хатльгримом. Но я также знал, что пропал бы в Рейкьявике, что мои жизненные силы пошли бы на убыль. Если бы наши отношения непредвиденно осложнились, мне всегда хотелось бы вернуться в сельскую местность. Ты почувствовала бы это. Кто знает, что бы было.

Но моя плоть всегда стремилась к тебе. Иногда это пугало меня. Однажды в начале лета я проснулся там, где стоял — на лугу, — в одном только длинном нижнем белье и с неослабевающей эрекцией! Слава богу, это было ранним утром, и, насколько мне известно, никто этого не видел. Я ходил во сне. Я мечтал о тебе. Мне приснилось, что я продал ферму за тридцать кур — не за тридцать сребреников — и шёл к тебе с курами в клетке, чтобы сказать, что теперь мы должны отправиться на юг, в Рейкьявик. Но ты захотела сначала заняться со мной любовью и сняла с себя всю одежду. Можешь себе представить, как жалок я был, когда закончился сон. Человек, стоящий на лугу в Исландии глубокой ночью, в дырявом нижнем белье местного производства, с поднятым в воздух членом, как выброшенный на мель спермацетовый кит. Тот, кто предпочёл любви труд фермера. «Горе сулит мне порой опора ожерелья», — сказал Бьёрн, воитель из Широкой Бухты ^[51]; «светлая и чистая дева любит меня» ^[52], — сказал другой скальд; а третий сказал, что «любящие души никогда не разлучатся» ^[53]. Ты не знаешь, что из сказанного относится к нам с тобой? Я не могу сказать.

Я никогда ничего не делал у тебя за спиной и не пытался встретиться тайком с Хюльдой. У нас была договорённость. Я приходил в церковь последним и сидел у выхода, а ты сидела в передних рядах со своими. Ты уже не работала в женском обществе, и я всегда сообщал тебе за день вперёд, когда приеду забирать сено и осматривать животных, чтобы у тебя была возможность отправить Хюльду подальше. Мы с тобой старались сохранить всё в тайне, так же дружно, как и в прежние времена, когда мы вместе убирали сено. Сохранить в тайне то, что было правдой и истиной.

Сохранить в тайне наши истинные порывы, вложенные в нас Матерью Природой. Разве дело не зашло слишком далеко, Хельга?

Однажды Хюльда и её подруга приехали сюда на лошадях, ко мне на ферму. Ей было лет пятнадцать или шестнадцать, и она приехала отдохнуть на ферме у своего «отца» во время школьных каникул; девочки выпили тайком немного самогона. Когда они сидели у меня на кухне, в них было столько жизни и веселья, что ещё долгое время после их отъезда мой дом казался мне могилой. Хюльда сказала, что ходит в гимназию, а её подруга поведала мне, что у Хюльды самые высокие оценки в классе. Я сделал им немного коктейля из водки и имбирного эля и налил каждой по стакану. Это возмутило Унн, и она поднялась к себе в комнату. Девочки говорили, что в Рейкьявике бесконечные вечеринки и рок-н-ролл. Они обе шутили, смеялись и спрашивали, умею ли я танцевать джайв, ну хоть немного, и слышал ли что-то о рок-н-ролле. Мне отрадно было видеть их весёлость.