Мальчик и девочка - Галина Щербакова Страница 16

— А что он обжег? — на голубом глазу спросила девочка.

— Между ног, — ответила мать. — И слегка пенис. Какое-то время писать будет больно.

— Потерпит, — сказала девочка.

— У тебя странные реакции. Ты принимаешь близко к сердцу эту чужую женщину, приблудную собаку, а родного дядю тебе как бы не жалко?

— Я его не люблю, — громко говорит девочка. — Даже больше — ненавижу…

— Это что-то новое в нашей жизни. С чего это вдруг? Что он сделал тебе плохого, кроме того, что вовремя спас от осы?

— Ничего, — пробормотала девочка.

— Стыдно! — закричала мать. — Он мой брат. С этим ты могла бы считаться… Этот парнишка, — никогда не знала, как его зовут, — оказывается, продал куртку, чтобы купить матери лекарство, ты наверняка на такое не способна.

— Но у нас же полно денег!

— У всех полно денег! — заорала мать. — Ты думаешь, у них нет? — Мать кивнула на дачу напротив. — Теперь учителя хорошую отметку просто так не поставят. На все такса.

— Ты за меня платила? — завизжала девочка, — платила?!

— Ты и так способная, — уже спокойно сказала мать, — и не верещи на весь двор. Просто взрослей и знай: такое есть тоже. Посмотри: никому не платят, а все в мехах. Все бедные, а буженину берут не ломтиками, а кусками. Но друг для друга — все бедные. И никто никому копейки не даст. У всех последние три рубля.

— Ты сама такая, — сказала девочка.

— Такая! А почему мне быть другой? Не хочу и не буду! Какие правила — такая и жизнь. Я заплатила за перевязку брата, отправила в Москву, и он мне теперь должен. А как же! Обещал вернуть через месяц. А отцу не скажу. Это моя заначка. А у него своя, думает, что я не знаю.

— Почему вы не разойдетесь? — спросила девочка. — Ты бы замуж могла выйти. Сама же говоришь, ноги длинные.

— От одного мужа впечатлений на несколько жизней.

— Ты веришь в другие жизни?

— Если бы их не было, люди давно бы кончились. Жизнь — сплошной безвыход. А те, которые в ней выходом обманывают, самые главные сволочи и есть. Нет… Где-то в другом месте — не на Земле — мы отдохнем, подзаправимся и возвратимся снова к оставленной блевотине. Этот круговорот дерьма в природе для чего-то нужен. — В глазах у матери ненависть острая, как отбитое бутылочное горлышко от шампанского. Как-то рвануло в руках у отца. Ощерившееся остряками, оно всех парализовало. Она тогда закричала и получила подзатыльник от матери. «Ты что, истеричка?»

«Как она может жить с такими мыслями, — думает девочка, — если не видит ничего хорошего?»

— Нет, — говорит девочка, — мир устроен не так. Хочешь, скажу как?

— Не хочу, — кричит мать. — Мне неинтересны чужие миражи.

— Это из-за папы? — спрашивает девочка.

— Ха-ха! — нервно смеется мать. — Много чести. — Но вдруг садится на стул и начинает плакать. Слезы бегут безостановочно, без капель, один нескончаемый поток.

Девочка идет к ней со страхом. Она не знает, как поступит мать. Может, полоснет ее мысленным горлышком или скажет какую гадость. Но мать, оказывается, маленькая, она помещается в руках девочки, а волосы матери пахнут уксусом, которым она их полощет. Девочка думает, как все точно — уксус. Именно уксус должен идти от маминой головы. Запахни мама чем-нибудь сладким, ванилью например, куда бы делся этот поток слез? Нет, все правильно: мама и уксус. Но мать уже сморкается, уже отталкивает дочерины руки.

— Все дело в том ребенке, — говорит она. — Та сучка отца на ней подловила. А он, хоть и сволочь, но не окончательная. Признал уродку.

Девочка вздрагивает. Она ведь знает, как они похожи. Значит, и она уродка, это точно, раз сама мать про это говорит. Почему-то ей не жалко себя, вернее, не так, конечно, жалко, но жальче ту, младшую, родившуюся не по правилам.

— Почему она уродка? — говорит девочка. — Мы с ней похожи.

— Никогда мне не говори этого! Никогда! — кричит мать. — Надо же такое сморозить! Ты красотка, а она кикимора.

Девочка молчит. Она хочет понять, что такого важного скрывается в этом непризнании абсолютно очевидного факта. Не все ли равно — похожи они или нет, если само существование той, другой девочки, не подвергается сомнению? А мать, оказывается, плачет опять этим же нескончаемо бесцветным потоком. И теперь девочка снимает с крючка полотенце и вытирает это плакальное лицо, а мать замирает в полотенце, потом по-детски два раза шмыгает носом и затихает.

— Включи чайник, — говорит она. — Я ведь сегодня ничего не ела.

Они пьют чай с сушками, которым сто лет.

— Он всегда приносит такие, — это мать об отце. — Которые уже на корм свиньям.

Нельзя ей позволить выруливать на ту же дорожку.

— Ты забыла, — говорит девочка, — у нас ведь есть суп и мясо. Хочешь, я отрежу тебе мясо с хлебом? Я так ела, с горчицей.

— Не хочу, — говорит мать. — Я бы сейчас съела манной каши. Детской, какую мне мама варила. Мне часто хочется такой каши. Но как подумаю: кипяти молоко, потом стой и помешивай, чтоб не пригорело, подумаю — и рублю этому желанию хвост.

— Ну, давай я тебе сварю, — предлагает девочка. — Ты мной только поруководи.

Лицо матери светлеет откуда-то из глубины, и не будь этой черноты вокруг глаз… Кстати, откуда она? Девочка не замечала на злом и кислом лице матери эти черные впадины под нижними веками, а вот возник в ней свет и осветил столько черноты, хоть плачь. Она наливает в ковшик молоко и ставит на плиту. Она думает, что черный цвет прекрасен без человека, сам по себе. И вообще цвет, запах, погода, природа, звук, мягкость и твердость — все это не может быть ни плохим, ни хорошим, когда оно отдельно от человека. Человек же все портит. Значит, что, мама портит черноту под глазами? Девочка запуталась, родился страх, и она едва не упустила молоко.

— А где у нас манка?

— В коробке, на которой написано рис, — говорит мать. — Я засыплю сама, ты не знаешь меры.

Мать достает коробку. Девочка смотрит на ее черные подглазья.

— У тебя ничего не болит? — спрашивает она.

— У меня болит злость, — отвечает мать.

И девочка думает, как мастерски мать убивает в ней жалость и беспокойство. Раз болит злость — значит, нечего жалеть. Нет ничего живучей злости. Почти бессмертная часть природы.

Она мешает густеющую кашу.

— Как дивно пахнет! — говорит мать. — В раю должны кормить манной кашей.

— Хочу в ад, — бормочет девочка.

Ее как раз слегка мутит от этого запаха.

— Положи масло. Половинку того, что на блюдечке.

Девочке кажется, что масло несвежее. Но это неправда. Его купили вчера. Она сама ходила в магазин.