Одиночество простых чисел - Паоло Джордано Страница 16

Виола, Джада, Федерика и Джулия окружили Дениса, словно четыре хищницы.

— Пойдешь с нами? — спросила Виола.

— Зачем?

— Зачем, это мы тебе потом объясним, — усмехнулась Виола.

Денис насторожился и поискал глазами Маттиа, надеясь на его помощь. Но тот сосредоточенно наблюдал, как поверхностное натяжение удерживает жидкость в пластиковом стаканчике. Музыка гремела так, что поверхность кока-колы непрерывно дрожала. Маттиа со странным волнением ожидал того момента, когда жидкость прольется.

— Нет уж, я предпочитаю остаться тут, — сказал Денис.

— Мамма миа, ну и зануда же ты, — рассердилась Виола. — Идем с нами, без всяких разговоров! — Она потянула его за руку.

Денис было воспротивился, но с другой стороны его подхватила Джада, и он сдался. Пока его вели в кухню, он в отчаянии обернулся к другу, но тот по-прежнему изучал свою колу.

Маттиа заметил появление Аличе, только когда она оперлась рукой о стол. Поверхностное натяжение лопнуло, и жидкость пролилась, опоясав стакан темным кольцом. Невольно подняв глаза, Маттиа встретился с девушкой взглядом.

— Как дела? — спросила она.

Маттиа кивнул:

— Хорошо.

— Тебе нравится вечеринка?

— Мм… Мм…

— А у меня от громкой музыки болит голова.

Аличе подождала, скажет ли Маттиа еще что-нибудь. Ей показалось, что он перестал дышать, а взгляд — кроткий, страдальческий. Как и при первой встрече, ей захотелось обнять его голову и сказать, что все будет хорошо.

— Проводи меня в другую комнату, — наконец решилась она.

Маттиа быстро кивнул, словно только и ждал этих слов.

— О'кей.

Аличе шла по коридору впереди, Маттиа следовал за ней. Он заметил, что правая нога у нее, как и положено, легко сгибается в колене, а левая, наоборот, не хочет сгибаться, и, чтобы передвинуть ее, девушке приходится слегка наклоняться в сторону; на какую-то долю секунды Аличе, теряя равновесие, припадала на бок, и только потом левая нога тяжело, как костыль, перемещалась вперед.

Маттиа сосредоточился на этом странном ритме и, сам того не заметив, стал повторять ее походку.

В комнате Виолы Аличе, удивившись собственной смелости, закрыла дверь. Маттиа стоял на ковре, она рядом.

Почему же он молчит, удивилась про себя девушка. В какой-то момент ей захотелось бросить эту затею, открыть дверь, уйти и облегченно вздохнуть. Но что же она потом расскажет Виоле?

— Здесь лучше, правда? — спросила она.

— Да, — кивнул Маттиа.

Он стоял, безвольно свесив руки, и указательным пальцем теребил край заусеницы на большом пальце — ощущение не из приятных: все равно что колоть себя иголкой, но оно помогало забыть о неловкости.

Аличе опустилась на кровать Виолы, на самый краешек, даже матрас под ней нисколько не прогнулся. Взгляд у нее был растерянный.

— Сядешь? — спросила она наконец Маттиа.

Он повиновался и присел на некотором расстоянии от нее.

В соседней комнате гремела музыка, от этого казалось, будто здесь тяжело и надсадно дышат стены. Аличе посмотрела на сжатые кулаки Маттиа.

— Поправилась рука? — спросила она.

— Почти, — ответил он.

— А что случилось?

— Порезался. В биологической лаборатории. Случайно.

— Можно посмотреть?

Маттиа сжал кулаки еще сильнее. Потом медленно раскрыл левую руку. Темный шрам ровной линией пересекал ладонь по диагонали. Но Аличе бросилось в глаза даже не это. Ладонь пересекало множество других шрамов, короче и светлее, почти белых. Они походили на голые ветви дерева на фоне неба.

— Знаешь, у меня тоже есть шрам, — сказала она.

Маттиа сжал кулак и опустил руки между колен, словно желая спрятать их. Аличе встала, приподняла кофточку и расстегнула джинсы. Маттиа охватила паника. Он уставился в пол, но все же увидел руки Аличе — они отворачивали края джинсов и обнажали закрепленный пластырем кусок марли и ниже, под ним, край светло-серых трусиков. Потом Аличе оттянула резинку, и у Маттиа перехватило дыхание.

— Смотри, — сказала она.

Длинный шрам тянулся до самого бедра. Он был выпуклый и широкий, шире, чем у Маттиа; на равном расстоянии его пересекали полоски швов, что делало шрам похожим на рисунок, какой дети наносят себе на лицо во время карнавала, желая превратиться в пиратов.

Маттиа не знал, что сказать. Аличе застегнула джинсы и заправила майку. Потом снова опустилась на кровать, чуть ближе к Маттиа.

Молчание было почти нестерпимым для обоих. В воздухе, казалось, повисло жгучее ожидание, приправленное мучительной неловкостью.

— Тебе нравится новая школа? — спросила Аличе, лишь бы что-то сказать.

— Да.

— Говорят, ты гений.

Маттиа втянул щеки и со всей силой стал давить на них зубами, пока не почувствовал металлический вкус крови, наполнившей рот.

— А тебе и вправду нравится учиться?

Маттиа кивнул.

— А почему?

— Это единственное, что я умею делать, — произнес он.

Ему хотелось сказать, что любит учиться, потому что может делать это один, потому что все, что изучаешь, уже мертвое, холодное и пережеванное. И еще ему хотелось сказать, что страницы всех школьных учебников одинаковой температуры, что они никому не наносят никакого вреда и ты тоже не можешь сделать им ничего плохого.

Но он промолчал.

— А я тебе нравлюсь? — вдруг выпалила Аличе. Голос ее прозвучал тоненько, а лицо залилось краской.

— Не знаю, — поспешно ответил Маттиа, глядя в пол.

— Почему?

— Не знаю, — повторил он. — Я не думал об этом.

— Тут и не нужно думать.

— Если я не думаю, ничего не понимаю.