Русское - Елена Долгопят Страница 15

Сохранилось фильмовое дело под номером 12 867. Заведено 1 октября 1992 года. Окончено 30 ноября.

Почитаем сценарий:

Вечер, сумерки. Гремит поезд. Гремит, грохочет, летит.

Отгремел, и открылась ветхая платформа.

На платформе стоит высокий, дородный, красивый мужчина, в роскошном темном костюме. Ветер кружит, вздымает его волосы и полы его пиджака; бумажка летит по ветру.

Сумерки, разбитая нищая платформа, поле, грустный дальний огонек.

Мужчина стоит на платформе, смотрит.

Прочтем подшитую в дело расшифровку беседы, проведенной со сновидицей Ольгой Иоффе 1 октября 1992 года. Вопросы лаборанта-психолога мы исключили:

Я с этим человеком встречалась в лифте. У нас громадное здание, восемь лифтов, я там работаю курьером, у меня машина. В лаборатории яблоками платят, а они в Юг-нефти деньгами. Но лабораторию я не брошу. Совмещаю.

Утром я везу им почту, он тоже приезжает рано, и мы несколько раз поднимались вместе в лифте один на один. Мне этот сон с ним снился несколько раз, я думала, может, я влюбилась, но меня во сне нет, он там не на меня смотрит, а в поле.

Не знаю, что это может значить. Платформа мне напоминает станцию во Владимирской области, я туда ездила раньше на поезде, навещала бабку. От станции шла пешком три километра. Поле, лес в стороне, огни.

Когда вот так человек несколько раз снится, начинаешь о нем думать и при встрече внимательно смотреть.

Да, мы здороваемся.

Он на меня не смотрит. Не пялится то есть. Не напирает. Он другого поля ягода человек. Я стараюсь к стеночке, хотя места полно. А стеночки там все зеркальные.

Он высокий, плотный, чистый, пахнет чисто, цветами какими-то пахнет.

Мелкими, белыми.

Больше я его никогда нигде не встречала, только в лифте. И во сне — не встреча, я его вижу, но встречи там нет.

На станции давно не была, на машине езжу. Думала уже съездить, после этих снов. Вдруг он там стоит, меня ждет. Шучу.

Он там большой начальник у нас, но я не знаю кто.

Нет, я его просить не буду насчет съемок, ни за что. Меня вообще не приплетайте, меня там нет.

Да, костюм на нем тот же, что и в жизни.

Нет, я не буду его имя спрашивать. Ау кого мне спрашивать? Нет, не буду.

Он выходит на седьмом этаже.

Я раньше, я сразу на втором, он седьмую кнопку нажимает, там сидят все начальники.

Далее в деле подшита расшифровка второй беседы с О. Иоффе — от 2 октября. Приведем ее фрагмент:

…я сама от себя не ожидала, сегодня и сказанула.

— А я вас во сне видела, — вот так.

Он:

— Вот как?

А я:

— Вот так.

И все рассказала про сон, про фильмы; на седьмой этаж с ним и уехала и возле лифта еще стояли. Он вроде не против съемок, вот его визитка.

Наше повествование продолжит, а вернее, заключит, еще один рассказ заведующей фильмотекой Анны Семеновны. Наши вопросы в расшифровке мы по-прежнему опускаем:

…Конечно, помню. На него сразу обращаешь внимание, не пропустишь. Ходил здесь, смотрел. Типа экскурсия. Везде нос сунул. В лабораторию, к нам, на съемочную площадку, в столовой даже чай откушал. Несколько снов ему показали из тридцатых годов, не знаю зачем. Здание обошел. Надписи на стенахчитал. Их еще при первом директоре выпуклыми такими буквами сделали. Я вам уже рассказывала. Как будто выступают из стены. Трудно прочесть, потому что готические буквы, а он вроде как сразу прочел. И всем был доволен, все ему нравилось. Снимался легко. Нисколько камеры не боялся.

Фильм я видела, как же; я все фильмы смотрю.

Стоит на бедной платформе в сумерках, такой важный, спокойный; и ветер вокруг него ходит.

Через неделю буквально пришел документ от городских властей, что наше здание передают Юг-нефти. Место им понравилось, я так думаю; вроде бы и не окраина, а тишина. Велено было нам убираться в течение месяца. Они только не понимали, что настакзапросто не возьмешь. Нашего Китайского весь ученый мир знал и киношники. Шум поднялся, за границей писали. Французы говорили, что если в России такому учреждению с такой коллекцией нет места, то они готовы нам выделить дом в центре Парижа. Мы смеялись. Думали, что отобьемся.

27 ноября я проснулась в тревоге. Что там мне снилось, не знаю, не помню, но чувство было тяжелое. Жарко, батареи сильно топили, и я вышла на балкон. И увидела дым. Я ведь недалеко здесь, я говорила. Сгорел наш дом. И яблони, и фильмы. В войну уберегли, а тут недосмотрели. Ходили потом по пожарищу, копались; там сработала довоенная еще система против пожара, но мало помогла. Хоть что-то вытащили, вот вы теперь читаете.

В дневнике Евгения Владимировича, первого директора киноотдела, мы нашли запись, датированную 30 января 1939 года:

Снился опять пожар.

Подробностей сна Данилова мы не знаем и не можем утверждать, имеет ли он отношение к прошлому Евгения Владимировича, к пожару, изгнавшему когда-то их семью из села Путятино; или же он имеет отношение к будущему, до которого Евгений Владимирович, к счастью, не дожил. Или же к еще более отдаленному будущему, до которого и мы с вами не доживем.

Мы спросили Анну Семеновну, какая из готических надписей на стене ей запомнилась.

«Болезнь не смертельна, если сон облегчает страдания» ^[6], — был ответ.