Синагога и улица - Хаим Граде Страница 15

Реб Хизкия не удивляется и отвечает, что он принял сегодня утром на себя одиночный пост и из-за жены с дочерью не станет нарушать обета. Он никому не указывает, как себя вести, и ему тоже не надо указывать. Он знает, слава Богу, закон, упомянутый в книге «Шулхан орух».

С минуту аскет стоит, думая, что этот слесарь превратил Божью Тору милосердия в Тору жестокости к себе самому, своей жене и детям. И он еще говорит, что знает закон! Ему надо показать, что он не знает законов. Реб Йоэл начинает цитировать наизусть Рамбама ^[72]: «Если человек думает, что, поскольку зависть и вожделение — это дурной путь, то он вообще не будет есть мяса и пить вина, не будет жить в хорошем доме и не станет надевать красивую одежду, то это тоже не годится». Рамбам говорит, что можно есть мясо и пить вино. Рамбам говорит — можно!

— Я хочу знать, что Рамбам запрещает, а не что он разрешает, — отвечает на это слесарь.

Аскет еще какое-то время стоит, разведя свои тяжелые руки с большими ладонями. Потом возвращается в свой угол у восточной стены, а слесарь снова начинает раскачиваться над святой книгой. Про себя он насмехается над бывшим заскевичским раввином, который хочет его убедить, что можно. Реб Хизкия знает, что, помимо шести постов, которые обязана соблюдать вся община ^[73], есть и еще и посты для избранных после Пейсаха и Швуэс. И на протяжении всего года тоже следует принимать на себя одиночные посты. А ему рассказывают, что у Рамбама сказано: «Можно»!

С тех пор как реб Йоэл переехал во двор Лейбы-Лейзера, к нему приходят соседки с религиозными вопросами или просто за советом и благословением, как к праведнику. Если он посылает этих женщин к виленским раввинам, к аскетам из Синагоги Гаона, они отвечают, что им лучше приходить к нему, к ребе их собственного двора, потому что он знает их беды.

Намедни вечером к нему зашла жена слесаря и выговорила то, что у нее было на сердце по поводу двух ее младших дочерей. Средняя дочь, Серл, — тихая голубица, ее правая рука в лавке и хозяйка в доме. Даже отец, который постоянно находит какие-то недостатки в других дочерях, не имеет к Серл никаких претензий, кроме того, что она с детства дружит с одним парнем со двора Рамайлы. Все на улице знают его и его родителей. Медник Йехиэл-Михл Генес хорошо зарабатывает. Он деликатный молодой человек и ведет себя по-еврейски. И все же отец Серл против этой партии.

— Парень и девушка не должны сами себе устраивать сватовство, — говорит он.

Кроме того, ему не нравится, что этот медник молится вместе с сионистской молодежью из общества «Тиферес бохурим».

— Так, может быть, вы, ребе, можете добиться от моего старого упрямца, чтобы он не был против этой партии?

Жена слесаря рассказала и о своей младшей дочери: Итка — живая и умная девушка. К тому же люди говорят, что она очень красива. А отец не дает ей стоять у зеркала и расчесывать волосы даже в будни.

Аскет не хочет вмешиваться в отношения между отцом и его детьми. Но он знает, что не сегодня завтра измученная жена слесаря снова зайдет спросить, не разговаривал ли он с ее старым упрямцем. Этот еврей действительно заковал себя в броню вымученной набожности, как черепаху в панцирь. Тем не менее надо попытаться. Реб Йоэл вздыхает и снова идет к слесарю.

— Вы знаете, реб Хизкия, почему молодое поколение ушло от нас? Молодое поколение ушло, потому что ему запрещали то, что можно. Поэтому оно позволило себе и то, что запрещено.

Реб Хизкия перестает раскачиваться, но не отрывает взгляда от книги. После долгого раздумья он отмечает медленно, как будто вычитывая свой ответ из книги «Шулхан орух»:

— Молодое поколение ушло от нас, потому что мы его слишком баловали. Если бы мы постоянно напоминали детям, чего нельзя делать, и били бы их палкой, они бы от нас не ушли. Виноваты мягкосердечные родители и наши вожди.

Аскет знает, что слесарь не уважает его, потому что он отказался от раввинства в Заскевичах из-за своего мягкосердия. Однако он не стремится к тому, чтобы слесарь его чтил. Он хочет только, чтобы тот не был праведником-глупцом и не был жесток к собственным детям.

— В прежние времена было иначе, — с печальным напевом говорит аскет.

В его голосе слышится сладкая грусть субботнего вечера, хотя на улице шумный летний будень, в синагоге сумеречно и тихо.

— В прежние времена евреи женились через заранее оговоренное родителями сватовство. Часто жених и невеста не видели друг друга, пока не оказывались под хупой ^[74]. В те времена считалось неправильным, если пара устраивалась без свата.

— Но в наши дни даже дети из лучших домов женятся без свата. Поскольку прямого запрета на такую женитьбу нет и этот медник знаком с вашей дочерью с детства, вам позволительно пойти им навстречу, — ответил ему аскет.

— Я не иду навстречу, — втянул голову в плечи и захихикал реб Хизкия. Если его Серл и медник знакомы с детства, то они уж и пожениться должны? А если этот парень подражает в своем поведении нынешним, то он и в других вещах будет копировать современных вероотступников. И вообще, этот медник водит компанию с молодчиками, которые хотят построить еврейское государство в Эрец-Исроэл еще до прихода Мессии!

— Ничего страшного. Это даже богоугодное дело — поехать в Эрец-Исроэл, не дожидаясь прихода Мессии, — говорит аскет.

Слесарю приходит в голову, что реб Йоэл Вайнтройб ушел с поста раввина не по собственной воле, а что его выгнали потому, что он якшался с сионистскими еретиками. И он спрашивает аскета:

— Ну а если этот медник Йехиэл-Михл сравнивает доктора Герцля с Зерубавелем, сыном Шалтиэля ^[75], времен Возвращения в Сион, это тоже позволительно?

Реб Йоэл отвечает, что не знает, верно ли сравнивать доктора Герцля с Зерубавелем, но это не преступление. Это позволительно. И уж конечно младшей дочери слесаря позволительно стоять у зеркала и расчесывать волосы. Она ведь не расчесывает и не выжимает вымытые волосы в субботу, а на будни запрета нет.

— У евреев либо обязательно, либо запрещено, — отвечает реб Хизкия с хрипотцой, с красноватым огоньком в слезящихся глазах и больше не желает разговаривать о дочерях. Он отец, и он знает, что делать. Реб Хизкия встает, не разгибая спины, и целует обложку закрытой книги «Шулхан орух». Уже время сходить домой перекусить, а потом зайти в слесарную мастерскую.

Аскет перекусил сразу же после молитвы. Он остается в синагоге один и хочет усесться за изучение святых книг.