Мед для медведей - Энтони Берджесс Страница 15

Получив обратно документ, Пол вышел за ворота, и перед его взором предстала картина всеобщей убогости и нищеты.

Дома неопределенного цвета, поскольку с них давно слезла краска (такие ему доводилось видеть только в доках Манчестера), казались еще более запущенными под величественным сводом золотисто-голубого неба. Вокруг росли чахлые, неухоженные деревья, стояли покосившиеся урны, переполненные всевозможным мусором. Единственное, что могло порадовать глаз своим изобилием, это нравоучительные плакаты. На фойе этого пейзажа советские рабочие ждали автобуса.

Впервые в жизни Пол ощутил себя до мозга костей капиталистом. Капитализм чувствовался даже в покрое его одежды. И новые саржевые брюки, и уже весьма поношенная спортивная куртка от Гарриса сразу же бросались в глаза. Здесь царил пролетариат, одетый в потертые кепки и не знающий, что такое галстук. Пол ощутил это необычайно остро, как никогда ранее, хотя неоднократно встречался у себя на родине с представителями рабочего класса. Больше всего на свете ему захотелось поскорее очутиться в такси, вырваться из этого ужасного места, снова попасть в привычное окружение богатых туристов из капиталистических стран. Устыдившись, он вспомнил, как его отец, Джон Хасси, однажды во время массовой безработицы стал в очередь на такси у столба с большой буквой «Т». Там он лишился рубашки, галстука, обуви и даже грязного плаща, который нес в руке. Очередь сожрала все. Но черт побери, у них же есть Гагарин, балет, а товарищ Хрущев обещал построить небоскребы. У них в большом почете правда, красота и чувство товарищеской взаимопомощи. Что они еще хотят?

Они хотели его одежду и чемоданы из свиной кожи, вот что.

Ожидая своей очереди, Пол старался почувствовать запах Советской России. Он знал, что только в первые часы пребывания в новой стране можно почувствовать ее запах. Он хорошо помнил запах своих школьных лет в Брадкастере – пивоварни, сыромятни, горелой картошки, а также густой аромат табака на Рождество. Ароматизированный табак курили только в праздники. Пол увидел себя среди собственных небогатых родственников: дядя Билл и тетя Вера, маленькая Нелл и кузен Фред. Сейчас они не стали бы с ним разговаривать из-за его непристойного богатства. По странной причуде памяти он вспоминал тех людей, о которых не думал уже много лет. Праздник, посвященный окончанию шестого класса, проходил в Народном парке Брадкастера. Тогда всеобщее внимание привлекла броско оформленная витрина вербовочного центра ВВС. Потом Пол приходил сюда уже один, в форме. Он отчетливо помнил тот вечер на русских курсах, когда на старенький граммофон поставили пластинку с колокольным перезвоном Опискина, а Роберт задрожал от испуга, снова представив себе ту памятную атаку и загоревшийся правый двигатель. Пол, как мог, успокаивал друга.

Очнувшись от невеселых воспоминаний, Пол обнаружил, что стоит уже первым в очереди. И сразу почувствовал себя виноватым. Доходчиво объяснив самому себе, что его вины в том, что подошла его очередь, а остальные еще должны стоять, нет и быть не может, Пол загрузился в громыхающий всеми мыслимыми железными частями драндулет, отравляющий все окружающее сизыми выхлопами, и сказал потному водителю: «Астория».

Окружающее потрясло Пола до глубины души. Ему на мгновение показалось, что разваливающееся транспортное средство везет его в прошлое, которое захватит его в плен и больше никогда не отпустит. Он ожидал, сам не зная почему, увидеть большой чистый город с современными домами, сверкающими под солнцем стеклами окон. А теперь он ехал по довольно широким улицам, на которых почти не было машин, совсем как в английской провинции по воскресеньям, но только в провинции обветшалой, облезлой, обшарпанной. Создавалось впечатление, что глаза советских людей направлены только на то, что находится в далеком космосе. Дома, стоящие вокруг, казались ранеными, перевязанными бинтами штукатурки, которая во многих местах проступила из-под облупившейся краски. Они взирали на мир больными глазами окон и молили о помощи. Да, это был Брадкастер его детства, или даже более раннего периода, который Пол не застал, но слышал о нем. И даже обилие каналов не делало картину более привлекательной. Нет, Ленинград – это не Венеция для фабричных рабочих. И не великий северный город.

А потом такси проехало по мосту над воспетой Пушкиным Невой и оказалось на площади Исаакиевского собора, как раз перед статуей, изображавшей всадника на вздыбившейся лошади. За ней высился огромный варварский собор с мрачной золотой колокольней. Здесь наблюдалось даже скудное движение транспорта. Облепившие все голуби издавали низкие, утробные звуки, и временами казалось, что это стонет площадь. Вот каким предстал перед Полом главный город российского севера.

Перед «Асторией» Пол вылез из такси, все еще поглядывая на злобный собор, и заплатил водителю рубль. Ему пришлось самому вытаскивать из машины багаж, и он сразу же в панике обнаружил, что привез из порта не те чемоданы. Позже он сможет назвать это происшествие очень разумной ошибкой. То, что было запрещено ввозить в страну, он спрятал в темной кладовой портового офиса «Интуриста». Пусть охраняют. Но это будет потом. А пока он в сердцах громко выругался и, естественно, снова выплюнул протез.