Школа стукачей - Винсент Килпастор Страница 15

После очень непродолжительного допроса я во всем признаюсь.

Двум высоким и угрожающе упитанным великанам из Мирабадского уголовного розыска оказывается достаточным слегка приподнять моё тщедушное, после московского метамфетамин-марафона тело, и опустить его на пол. Поболтавши ногами в воздухе секунд десять, я уже готов во всем признаться.

Подними они меня ещё пару раз, и я признался бы во многих других преступлениях, даже в тех которые никогда в жизни не совершал.

Более года в бегах предвкушал с дрожью в коленях и в холодном поту эту первую встречу с Законом. Мучился вечным страхом и бессонницей.

Теперь меня ждут: пытки, избиения, издевательства, вымогательства, надругательства и прочее в рамках судебного разбирательства. Мне казалось, менты будут страшно негодовать от глубины моего морального падения.

Я надел очки с толстыми стёклами, в надежде, что лоховатого очкарика будут меньше бить. Бить им меня не пришлось совсем.

Я со световой скоростью стал «содействовать следствию» с первых же минут «процессуальных действий», всё время искательно заглядывая великанам в глаза.

К моему облегчению, глубина моего морального падения их совершенно не интересовала… «Ты у них там авторитетом станешь» — заверяли менты: «Все кондиционеры воруют из окон, а ты такое бабло, сейф!»

Великанов серьёзно волновал вопрос, где же я закопал украденные деньги.

В их аккуратно подстриженных головах не умещалась возможность потратить «такую» сумму за первые сорок два дня в Первопрестольной.

Тут со мной случается чудо — я уже не в плохо побеленной комнате РОВД, с одной рукой прикованной к батарее отопления, я у доски в классе, все глаза обращены ко мне, а я несу какую чудовищную импровизацию задача которой, вызвать смех и такое необходимое мне всеобщее одобрение.

Правда, сейчас аудитория довольно опасная, но меня уже не остановить — отели, казино, ночные феи — князь Малко Линге наконец вернулся в фамильный замок, у большой белой мраморной лестницы вереницей вытянулись роллс-ройсы и дамы в вечерних туалетах.

Менты внимают мне, как народ израилев внимал спустившемуся с горы Моисею. Попкорна только не хватает.

В кабинет заглядывает любопытный следователь из другого отдела:

— «Ие! Шурика настоящего поймали!» — говорит он, показывая на мои очки — «Табриклаймиз энди! — паздравляю ат псей души!»

* * *

Длинные коридоры были бы невыносимо бесконечными, не раздели их решетчатыми дверьми на короткие секции. Наше путешествие чередуется мерным жужжанием электрозамков.

Возле каждой секции огромных размеров казах тыкает мне между лопаток ключом — «К стене. Лицом к стене». Ключ размером с добрый аршин и на фене называется — «малец».

Я не знаю, куда он ведёт меня. Спросить, конечно, не хватает духу.

Я боюсь. И с каждым шагом страх растёт. Хотя где-то далеко внутри сидит другой «я» который лениво ждёт, что же будет дальше.

Коммунизм в Узбекистане давным-давно кончился. Карламаркс в центре Ташкента переплавлен в Тамер-клан, пепси-кола объявлена вне закона, и вовсе не из-за Пелевина, а из-за того, что дочка нашего президента вышла замуж за главу представительства кока-колы.

Страна, набирая обороты движется в эпоху великого процветания.

Только вот в комнате шмона все ещё висит уютный и забытый всеми портрет Ильича. Именно Ильича. Добрый и немного рассеянный чудак Ильич.

Хотя Адольфа Гитлера выбрали большинством на всеобщих выборах, его так ласково не величал никто. Алоизыч? Не смешите меня.

Присутствие Ильича сильно укрепляет мой дух. Он единственный в комнате, кого я давно знаю, с самого детства. Родной.

Хотя следующая фраза казаха заставляет оцепенеть:

— Снимай штаны!

Началось. Полуночный экспресс. Сейчас он со мной — как там у них формулируют — «вступит в половую связь противоестественным образом».

Говорили же мне — в тюрьме ебут всех подряд, не верил! Надо было повеситься, наверное, блять!

Я подчиняюсь, трясущимися руками спустив штаны, стою перед ним с голым задом. Сейчас начнётся «акт».

— Приседай двадцать раз.

Пока я приседаю, Ильич смотрит на меня сзади, и, я понимаю, — сильно сочувствует. Теперь ясно, почему они не сняли портрет — издеваются и над Ильичом.

Раздосадованный что из меня ничего не выпало, казах в отместку отбирает у меня очки.

— «Вена порезать будешь», — подводит легальную базу под свои действия он.

Я пытаюсь объяснить, что без очков со зрением минус пять с половиной, я стану грызть вены зубами. Но он, ткнув мне мальцом теперь уже в грудь, говорит всего одно слово: — «Ты!»

Это звучит настолько убедительно, что я тут же замолкаю.

Мы выходим в коридор, а Ильич ставший таким близким за это время, смотрит мне в след ласковым прищуром опытного проктолога.

* * *

Я чувствую себя точно также, когда Худой Косым возвращает меня с чемоданом на ковёр. Он плескает себе в пиалу красноватого цейлонского чая и атакует в лоб, как в классических учебниках по методам ведения допроса:

— Хочешь, угадаю, что у тебя в чемодане, Элвис Пресли? А чего ты вдруг замер? Страшно? А раньше вы о чем, болваны такие, думаете?

Ты знаешь, что я прямо сейчас на тебя уголовное дело заведу? Полтора часа уйдёт на все про все. Вещдоки на лицо. Твоё признание — на лице. Косым откидывается в высоком кожаном кресле. Я уже не понимаю где верх, а где низ, все так плывёт перед глазами.

— Распространение наркотиков, гражданин осуждённый. Ещё двушечку минимум к твоему сроку легко у прокурора выхлопочу.

Плюс статья УК 18 — раскрутка, так как на путь исправления не стал, получил дополнительный срок, уже отбывая за другое преступление — ни под одну амнистию или досрочное освобождение ни попадёшь!

Как перспективка, обнадёживает? Что ты язык в жопу засунул, пять минут назад тараторил, сейчас молчишь? Умник! Я здесь не первый год на вас, клоунов любуюсь.

Прикуривай сигаретку-то, прикуривай, теперь можно!

Ходящими ходуном руками прикуриваю, и сжигаю треть сто миллиметровки с первой затяжки.