Зачем жить, если завтра умирать - Иван Зорин Страница 15

Целый день я просидел у окна, слушая жужжанье мух, рассматривая трепавшуюся в углу паутину. Я не мог успокоиться, и от того, что за стенкой раздавались голоса, мне не делалось легче. Тогда я впервые понял, что каждый на свете один, раз его никто не спасёт от смерти. Но как жить с такими мыслями?

- Владик, ты не заболел? - мать просунула голову в дверь.

- Нет.

Заболел! И ещё как! Я мучительно искал выход, который нашёл только к вечеру. Конечно, я должен умереть, пришло мне на ум, но не скоро, пока я ещё маленький, а к тому времени придумают таблетку, как от больного горла, я выпью её и буду жить вечно. Дети изобретательны и умеют себя заговаривать, в ту ночь я заснул счастливым. Чего нельзя сказать о предыдущей, когда страх смерти жалил меня даже во сне, заставляя просыпаться в холодном липком поту. Но жить вечно было бы несправедливо по отношению к миллиардам, уже прошедшим по земле. В минуту нахлынувшего ужаса я перебираю умерших мыслителей, великих художников и писателей, заслуживавших вечную жизнь куда больше, чем я. И мне делается немного легче. Или распахиваю настежь окно: звёздное небо ставит на место, призывая распрощаться со своим выросшим до гигантских размеров "я". Но вернёмся к Лецке. Согласно присланному им интернетовскому тесту, по сумме отрицательных ответов мы оба попали в разряд мизантропов, что меня не удивило, и прагматиков, чему я поразился. Какой из меня прагматик? В который раз я задаю себе один и тот же вопрос: зачем я ввязался в это? Этого вопроса нет в присланном тесте, а между тем ответ на него говорит о нас гораздо больше. Только ответа я не знаю. Может, я хочу победить так застарелый страх смерти? Может, для этого специально иду ей навстречу? Но как бы там ни было, Лецке интересует меня всё больше. Я уже и не помню, кто и когда вызывал у меня такое любопытство. Похоже, никто и никогда. Мы по-прежнему ведем нашу городскую войну. От безысходности пытаемся убить друг друга. А что ещё остается? Тихо сходить с ума в пробках, очередях в супермаркетах, толпе, состоящей из одиночеств? Нет, мы другие. Нас обоих не устраивает окружающая жизнь. Мы оба знаем, что мужчине в ней на роду написано сгореть на работе, пустой и ненужной, как сизифова, а судьба женщины - исчезнуть в материнстве. А кто нас спрашивает? Мы арендуем жизнь поневоле, с нами не подписывают контракта, а в конце предъявляют счет, по которому обязывают платить, неизвестно за какие услуги. По сути, нам всучили кота в мешке, будто контрабанду на чёрном рынке. Сначала не дали примерить, потом привыкнуть, требуя возврата. Исправить здесь ничего нельзя. Но можно бунтовать. Что мы с Лецке и делаем. К тому же колотиться, как рыба об лёд, на шестом десятке глупо. Бороться за лишний год, месяц, день, ожидать инфаркта, инсульта или ещё какую-нибудь "прелесть", которая обязательно доконает, и хорошо, если вгонит в гроб мгновенно, не растягивая на десятилетия мучительную и бесполезную борьбу за выживание. Возраст у меня как раз подходящий, достаточно мелкой нервотрепки, неприятности, на которую бы раньше не обратил внимания, и - баста! Что этому противопоставить? Диету? Бег трусцой? Единственная истина, к которой приходишь после пятидесяти: выхода нет. Остальное болтовня. В этом смысле наша с Лецке война освободительная, спасительная, священная. И кто знает, как бы всё сложилось без неё? Жизнь - цепь случайностей, в которой следствия имеют тысячи причин, а причины тысячи следствий. В мире всё так перепутано, что, возможно, предложение Лецке, наша смертельная игра, продлила мне жизнь. Разве я не спрашивал себя: "Может, пора?" Разве не думал о самоубийстве? Возможно, что Лецке тоже. Эроса в России маловато, зато танатоса хватит на всех".

Сутки спустя. Мезряков снова записывает на веб-камеру.

(Продолжение.)

"Июнь 201... года.

В ответ на мой тест Лецке прислал мне десять утверждений (на мой взгляд, чересчур категоричных), предложив вычеркнуть те, с которыми я не согласен. Вот они:

1) Нас окружают идиоты и психопаты.

2) Нами правят негодяи.

3) Россия всем мачеха.

4) Чем вороватее наш соотечественник, тем большее уважение вызывает у сограждан.

5) У интеллигента нет родины, он везде в эмиграции.

6) Каждый народ заслуживает своих правителей.

7) Русские мечтают выселить всех инородцев, а сами жить за границей.

8) Яблоко - красное.

9) Русские классики так много писали о совести, потому что вокруг себя её не видели.

10) Так было и так будет.

Из утверждений я вычеркнул одно. Яблоко не всегда красное.

В своём письме Лецке обозвал меня крючкотвором. Он также заметил, что не каждый народ заслуживает своих правителей, в частности попавший в оккупацию, но наш точно. "Он принимает жестокость за добродетель, - написал я. - В этом есть что-то мазохистское". "Азиатчина", - ответил он.

Эх, Лецке, Лецке. И почему я должен тебя убивать?"

После неудачи с Мезряковым Оксана Богуш стала поглядывать на Лецке. Теперь ей казалось, что он был прав. И как она сама не разглядела в Мезрякове фигляра! Проницательность возвышала Лецке в её глазах, к тому же они принадлежали к одному поколению, и Оксана Богуш надеялась, что найдёт с ним общий язык быстрее, чем с побитым молью Мезряковым. После свадьбы жена обязала Лецке носить обручальное кольцо, и с годами это вошло у него в привычку, но Оксана Богуш догадывалась, что его семейная жизнь не сложилась. Иначе зачем ему психологический тренинг? Когда хотела, Оксана Богуш умела нравиться. Несколько заинтересованных взглядов, немного кокетства, и после занятия, когда Мезряков тащился на трамвае в Сокольники, её провожал домой Лецке. Проходя Елоховскую церковь, Оксана мелко перекрестилась.

- Вы верите? - спросил Лецке.

- Не настолько, как бы хотелось, - уклонилась она. - Вас это смущает?

Лецке промолчал.

- А вы? - в свою очередь спросила она. - Вы христианин?

"Если это христианство, то я - атеист!" - хотелось закричать Лецке, кивнув на золочёные купола. Но вместо этого он пожал плечами.

По дороге свернули в сад Баумана, где уже зажгли вечерние огни. На лавочках обнимались парочки, пристроив доски, расставляли фигуры шахматисты.

- Вы играете? - кивнула на них Оксана.

- Даже ходов не знаю. По-моему, шахматы - это интеллектуальный онанизм.

Оксана облегченно вздохнула.

- А что у вас с Мезряковым? - вдруг спросила она.

- А что у нас должно быть? - насторожился Лецке.

- Ну, вас что-то объединяет, это бросается в глаза.

- Скорее разъединяет, - отшутился Лецке. - В общем, у нас сложные отношения - как у кошки с собакой.

Оксана улыбнулась. А Лецке вдруг захотелось выложить всё. В отличие от Мезрякова, его не смущало, что кто-то узнает про их войну. Но это была общая тайна, выдавать которую можно только с разрешения Мезрякова. Лецке это понимал. И всё же не удержался. Сменив несколько тем, когда Мезряков по его мнению был окончательно забыт, он вдруг спросил: