Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз Страница 15

Сказал и не объяснил, что с ним иногда бывает.

И тут Лизель и Эликум отпили кофе, пока Мешулам, закрыв глаза, погрузился в размышления. Затем продолжил:

– Иногда я думаю, а не прав ли был Шопенгауэр в своем отношении к браку, говоря: мужчина должен жениться дважды в жизни. Один раз когда ему восемнадцать, а ей сорок, второй – когда ему сорок, а ей – восемнадцать; в первом случае она дает мужчине чувство материнства. Во втором – он дает ей чувство отцовства. Ну, и опыт в обоих случаях. Вот. А я дважды женился на женщине моего возраста. Неудивительно, что дважды потерпел неудачу.

– Ха, – с каким-то даже удовольствием сказала Лизель, – идея великая, но трудная. В первом случае он хоронит ее, во втором она его. Много хлопот в этой методе. Два раза похороны, два раза свадьбы, адвокаты, раввины. Я за экономию. Опыты делают в лабораториях. Потом и жениться можно, если это необходимо.

– В лабораториях? – вскинулся Мешулам. Слово это было привычным в его лексиконе, и он хотел понять о какой лаборатории говорит Лизель.

– Кровать, – сказала Лизель, – простая кровать или двуспальная. Для того, кто любит себя, в ней удобно чувствовать.

– А? – сказал Мешулам. – Ну, да… А я думал, что у тебя какая-то идея.

– Разве это не идея? – Лизель стояла на своем.

Эликум полагал, что зря старался, желая ближе познакомить Лизель и Мешулама. Лизель пришла из абсолютно иного мира, и только рубленное воспитание и образование, то, что называется «инженерией человеческих душ», быть может сможет произвести в ней изменения.

В общем-то изменения произошли, но это случилось намного позднее. Тем временем исполнился год со дня прихода Эликума в кибуц. На общем собрании было решено, с оговорками, принять его членом кибуца со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями. Эликум написал об этом деду. И Эфраим, который и не заметил, что уже прошел год со времени, как внук его свихнулся, поторопился приехать в один из дней на машине, поднялся на холм, вышел, опираясь на палку, приказал людям, пасущим скотину на лугу, показать ему, где он может найти господина Эликума Бен-Циона.

Эликума вызвали, и он вышел из палатки вместе с Лизель встретить деда.

– Кто это? – спросил Эфраим, испуганно указывая палкой на девушку, широкобедрую, в шортах, с дерзким лицом, глядящим на него с большим удовольствием.

– Это Лизель, – сказал Эликум, обнял деда за плечи и поцеловал в обе щеки. – Идем, дед, попьем чай в столовой. Почему ты не сообщил, что приедешь?

– Чего вдруг? Или я должен получить разрешение от вашего начальства, чтоб сюда приехать? Да все это вокруг, – он обвел палкой в воздухе все здания кибуца и скривил лицо, как будто перед ним был лагерь прокаженных, – все это оплачено из кармана граждан. Мы платим налога, а они делают всяческие спекуляции… Яйцо учит курицу, как управлять курятником… ну, пошли пить чай. За этот чай я уже заплатил достаточно налогов.

– У тебя чудесный дед, – прошептала Лизель Эликуму на ухо.

– Не дай ему уйти отсюда. Я умираю как хочу услышать, что он говорит. Какой мужик!

– Я говорил тебе – ответил ей с гордостью Эликум.

– Что ты мне говорил? – процедила она. – Что у него буржуазная семья, которая использует дешевый арабский труд… Что дед твой осколок старого поколения, что надо его забыть… ты идиот, Эликум.

– Что она тебе там шепчет? – решил узнать Эфраим. – Госпожа молодая, забыл ваше имя, вы можете говорить во весь голос. У Эликума нет от меня секретов.

– Меня зовут Лизель.

– Красивое имя выбрали себе. Нет уже еврейских имен в мире? О чем же ты с ним шепчешься? Не бойся меня. Мне уже шестьдесят девять.

– Да вы моложе и симпатичнее всех вместе взятых в этом кибуце, – сказала Лизель.

– Слышишь? – сказал Эфраим Эликуму. – Вот, подруга твоя говорит тебе, что следует убираться отсюда, пока не станешь таким же, как они. Эликум, одно твое слово, и я покупаю тебе прекрасное хозяйство… Где захочешь. Ты слышишь? Хозяйство с цитрусовым садом и домом, и будешь ты человек, как это ведется в твоей семье. Для этого я и приехал, сказать тебе.

– Нет у него здесь ни одного товарища, – сказала Лизель, – кроме меня он тут почти ни с кем не разговаривает.

– Это очень хорошо, – сказал Эфраим, – о чем и с кем есть ему тут разговаривать? Надо сложить чемодан и бежать отсюда как можно скорее. Там, снаружи, большой и прекрасный мир. Приезжайте погостить к нам в мошав, госпожа Лизель. Вы можете его заставить. Женщины могут. Ого, еще как они могут.

После того, как они напоили Эфраима несколькими чашками чая, Эликум предложил показать деду кибуц.

– Нечего мне учиться у вас, – сказал Эфраим и не сдвинулся с места, – а вот если они хотят учиться сельскому хозяйству, пусть поработают у меня. Работы невпроворот, слава Богу, но тут все лентяи, только и знают требовать деньги и еще деньги. Эликум, слушай, если ты не любишь сельское хозяйство, можешь попробовать себя в промышленности или в торговле. Это вовсе не стыдно. Все мы строим страну, каждый своим путем. Что думаешь об этом, малыш, скажи: меня ты не должен стесняться. И бабка твоя велела передать тебе, что готова помочь… ты не сирота, Эликум. У нас все есть. Только бы немного радости от тебя… Ну ты совсем спятил… Прийти в такое место. Это чай? Вода, которой бабка твоя моет посуду, вкуснее этой, извини меня, грязи, тьфу… Послушай, госпожа моя, поговори ты с ним. Ты видела мир. Скажи ему. Где кто в мире слышал о кибуце, кроме России, где все не только сумасшедшие, но и большевики… Ну, что ты скажешь, Эли? Я говорю, а ты молчишь. Язык проглотил?

– Дед, – улыбался Эликум, наслаждаясь тем, как Лизель просто тает, слушая речи Эфраима, – я такой, какой есть, и я тебя люблю, а это главное. Ты великий человек, но ты пришел из иного мира…

– Теперь ты говоришь, что он великий человек, – перебила его Лизель, – но ведь всегда ты говорил мне, что семья твоя эксплуататоры и гнилые буржуа. Как же это вдруг он стал великим человеком? Я-то согласна с тем, что он великий человек и лучше был бы моим дедом, чем твоим… Но почему ты вдруг изменил свое мнение?

– Что? – возмутился Эфраим. – Этот малыш сказал, что я буржуазный эксплуататор? Эликум, скажи мне это в лицо. Встань и скажи. Я хочу это услышать!

– Дед, – испугался Эликум, – я имел в виду это в общем смысле, то, что связано с происхождением, классом, мировоззрением… Но не в личном плане.

– Я эксплуататор? – гнев Эфраима усиливался. – После пятидесяти лет в Эрец-Исраэль мой сумасшедший внук говорит мне, что я паразит? Что же я делал все эти пятьдесят лет? Играл в карты? Скажи мне, скажи, дурья твоя голова. У вас тут ум явно зашел за разум. Большевики промыли вам напрочь мозги, околдовали вас, и теперь тебе уже необходим психиатр. Ничего уже не поможет. Ничего…

Эфраим посмотрел на свою палку, словно только с нею и можно в чем-то посоветоваться в такой кризисный момент, и почти шепотом сказал: